Паук.

Здоровущий, сухой весь, а выглядит ровно живой.

Черный, с ладошку Устину размером, лапы длинные, мохнатые, на спинке алые пятна, ровно на него кровью брызнули… и в крест они складываются.*

*- рисунок у пауков вида «черная вдова» может отличаться, равно как и размеры. Тут автор чуточку преувеличила факты, обычно такие пауки крупнее 4 см не бывают. Прим. авт.

— Гадость какая!

Устя паука рукой не брала, две лучинки вместе сложила, ими гадость подхватила, подумала пару минут, мыслям своим кивнула, на царя посмотрела с жалостью.

— Прости, Боря, когда плохо станет, а проверить надобно.

— Что?

Спустя секунду ему и так понятно стало. Устя к нему паука поближе поднесет — и тошно ему, гадко, суставы ломить начинает, голова кружится.

— Что это?

— Тянется эта дрянь к твоей силе. И из тебя жизнь пили, и немало выпили, когда ты так отзываешься.

— Ты… ты так думаешь?

— Чего тут думать, видно все.

Устя и сама не могла бы объяснить, почему так, только паука она как бы в двух видах видела. Первый — черная сухая гадость, такую возьмешь, да и выкинешь.

А второй… паук ровно контуром алым обведен. И двигается это алое, и будто бы ниточки от него тянутся… как лапы суставчатые, паучьи. К ней направятся — и отпрянут, обожженные.

К Борису…

А вот к нему жадно тянутся, ищут его… и видно, паук этого человека пробовал уже. Вкусный он…

Марина? Ее рук это дело черное?

Ей-ей, повезло ведьме. Не Борис ее бы убил, так Устя постаралась.

— Видно… Может, не Марина это? Из нее силу тянули?

Устя язык прикусила.

Потом подумала, ответила уже иначе. А хотелось закричать, завизжать, ногами затопать… да что ж такое?! Ты ее с другим увидал, понял, что силу с тебя тянули, понял про приворот! И все одно ее оправдать пытаешься? Как тут не взвыть от ярости?

Устя себя кое-как смирила, выдохнула.

— А ты проверь, Боря.

— Проверить? Как?

Устя паука подняла, перед собой покрутила.

— Слышала я о таких вещах, читала, да ранее сама не видела. Знаешь, Боря, как зверушку эту называют? У нас-то она не водится, холодно у нас для такой. Черная вдова это.

— Черная вдова?

— Да.

— А проверить как? Устёна, ты сказала, не я! Так уж договаривай?

Устя выдохнула, да и решилась.

— Сжечь эту гадину. Сожги, да и посмотри, что с супругой твоей будет. Когда связаны они, ее не хуже паука скрутит. Помереть не помрет, но больно будет ей, и судороги будут, и криком кричать начнет… ничего в этом приятного не будет.

Боря все обдумал, кивнул решительно.

— Заверни эту гадину — и идем.

— Куда?

— Если Маринушка у себя сейчас… вот туда и идем.

— Зачем?

— Затем. Ты эту пакость жечь будешь, я — смотреть. Раз уж предложила, давай и сделаем. Мне в доме моем такая нечисть не надобна!

— Боря…

— Лучше сразу увидеть, да убедиться, чем думать, сомневаться, себя терзать.

— Ты… к ней пойдешь?

— Нет, Устёна. Таких ходов по всем палатам, как дыр в заморском сыре, и в моих покоях такое есть, и в царицыных — последняя надежда на спасение.

— Так она сюда и попадала через те ходы?

— Да, наверное… Я ей все показал, боялся за нее. Бунты были, случись что — в потайном ходе и спрятаться можно, и отсидеться.

— Боря…. А в Сердоликовой палате такие ходы есть?

— Две штуки.

— А ведут они куда?

— Один ход в мои покои, второй за стену.

Устя кивнула.

Мало пока сказано… она еще узнает, и проследит, и любимого в обиду не даст. А покамест дело делать надобно, не разговоры пустословить.

— Идем?

— Идем, Устя.

Покои царицыны роскошные, богато украшенные, каждая табуреточка резьбой покрыта, каждый завиток позолочен, аж глаза слепит.

Устя в глазок потайной поглядела: Марина сидит, у зеркала большого, франконского, вся в белом, волна черных волос по спине льется, две служанки ей ногти на руках подпиливают да полируют, третья ноги массирует…

Хороша собой царица.

А в белом и вовсе ангелом смотрится, отлично знает она о красоте своей, умеет пользоваться. Боря один раз взглянул — и отвернулся.

— Устя… помочь?

Не хотелось ему смотреть, сил душевных не было.

Он-то любил. А она?

Неужто все игрой было? Подлостью? Приворотом, колдовством заугольным? В глаза о любви говорила, за глаза силу из него сосала…

Устя кивнула.

Поняла, царю хоть чем отвлечься надобно.

— Лучинкой эту тварь подпали… вот так.

Борис повиновался, ткнул лучинкой горящей в брюхо твари, с удовольствием даже. Ужо тебе, гадина проклятая!

Паук заниматься пламенем не хотел, словно бы лапами дергал, корчился, и настолько это было омерзительно, что Борис даже от боли своей отвлекся. И не понял даже сразу, что случилось…