С Маринушкой — огонь и искры.

С Устей — ровно на волнах качаешься, ласковых, спокойных, уютных… совсем все разное.

— Пойдем тогда, Устёна?

— Пойдем, Боря. Не знаю, удастся ли мне чего почуять, но попробую.

— Попробуй, Устя. Надобно. Не хочу я жить и удара в спину ждать, не хочу абы кому довериться.

Устя кивнула и пальцы свои в протянутую ладонь вложила.

А руки у Бориса горячие. А у нее холодные… и постепенно в его ладони отогреваются тонкие пальцы, теплеют. И Устя успокаивается.

Сходят они, да посмотрят. Все хорошо будет у них, а ежели и придется ей кого другого положить — поделом!

Она и не испугалась, когда дверь потайная за ней закрылась. И у Бориса с собой свеча, и для нее он свечку принес, толстенькую такую, восковую, в удобном подсвечнике.

— Ровно стоишь, Устя?

— Да, Боря.

— Вот, возьми свечку, так тебе удобнее будет.

Устя послушно свечку взяла, поправила… потом глаза прикрыла, к ощущениям своим прислушалась. Странно, но тут, в потайном ходе все острее ощущалось.

Или это оттого, что Боря рядом?

Устя уже заметила, рядом с любимым и огонь ее меньше жжет, и дышать легче, и силой она с ним куда как проще делилась, чем с другими людьми. И искать нехорошее, недоброе, рядом с ним тоже проще было.

И — найти.

— Устя, тебе надобно на человека вблизи посмотреть, или потрогать его? Или что?

Устя задумалась.

— Как повезет, государь. Приглядываться-то я к человеку должна… но могу сказать, что оттуда вот и так нехорошим тянет.

— Оттуда? — Борис направо показал.

Маленькая ладонь поднялась, Борису на плечо легла.

— Кажется мне, что есть там кто-то живой. И чем-то неприятным оттуда веет, недобрые дела там творятся.

— Не опасно то?

Устя прислушивалась, то ли к себе, то ли к миру.

— Нет… не сейчас, не для нас.

— Ну так пойдем, посмотрим… — любопытно Борису стало, что там за недоброе такое в палатах царских?

— Позволь, государь, я первая пойду, я опасность быстрее почую.

Понимал Борис, что Устинья не просто так себе дочь боярская, что волхвица она, а все ж вперед девушку пропустить побоялся. Не за себя, за нее страшно было почему-то.

— Ты ходов не знаешь, заблудиться не заблудимся, а выйти куда не надо можем. Давай-ка, возьми меня за руку, так и пойдем вместе.

Устя подумала пару минут, кивнула.

Направление она чувствует. А государь ходы знает, где что расположено, куда свернуть надобно… а то и ловушки какие.

Ладонь девичья поднялась, в мужскую легла доверчиво, и что-то такое в этом было… Борис аж задохнулся. Никогда! Чего у них с Маринушкой только не было, да и с первой женой, а вот так… чтобы за руки — никогда не ходили они. И ладонь лежит, узенькая, без колец, доверяется ему.

Куда скажешь — туда и пойдем.

Ход направо пошел, потом налево повернуть понадобилось, от источника черноты удалиться, потом снова вернулись, Устя б одна точно не дошла, заплутала на полдороге.

— Как тут сложно все…

— Еще государь Сокол первые ходы рыть начал. А потом только дополнялись и углублялись они.

— И мастеров в них хоронили?

— Когда как, Устинья Алексеевна, когда как.

Устя поежилась.

Да уж, всякое бывало. Наверняка бывало… страшно и подумать, сколько ж лет этим ходам, что повидали они? Даже и предполагать не хочется.

Где-то корни по лицу проведут, ровно лапы осклизлые, жуткие, где-то потолок нависнет, вода капнет… давит земля-матушка, давит! Не нравится здесь Устинье, ох как не нравится! А выбора нет, идти надобно.

Борис остановился, задумался.

— Знаю я этот ход, и куда он выведет, тоже знаю. Нам не туда надобно, увидят нас — не обрадуются.

— Оттуда нехорошим тянет, и люди там.

— А мы сначала пойдем, да посмотрим, — Борис отмахнулся. — Тут комната потайная есть, мой прадед ее еще устроил.

— Для чего, государь?

— Накатывало на него иногда, Устинья Алексеевна. Плохо ему было, голова кружилась, есть не мог ничего, только тут и успокаивался. Тут и мог слабость никому не показать, и кричать, и корчиться, и от боли выть… тут лежал, скулил, ровно животное раненое, в себя приходил.

— А посмотрим откуда?

— А рядом с той комнаткой и ход есть. К государю в такое время входить нельзя было, он и убить мог, уж потом, когда засыпал он, дядька заходил верный. А до той поры сидел, ожидал, поглядывал, как государь успокоится.