Начиная с Мизерикордии, в истории Сан-Томе, места, имевшего огромное значение для атлантического мира, несмотря на его крошечные размеры и еще меньшую известность, был глубоко записан урок для европейцев. Во-первых, восстания рабов были неотделимы от производства сахара на плантациях. В последующие столетия до 70 процентов рабов, отправленных в цепях в Америку, были заняты в этом исключительно жестоком ремесле. Если смотреть на историю миграции сахара в одном свете, то она, вызванная разрушительной вырубкой лесов и истощением почв, а также неустанным поиском все больших и больших масштабов производства, представляет собой замечательную, хотя и ужасную экономическую историю. Однако если посмотреть на нее с другой стороны, то это была, по сути, история жестокого восстания. таких местах, как ПалмаресВ , Бразилия, квиломбос разрастались до 11 000 человек и более. Там и на Ямайке, когда их выживание оказалось под угрозой, мароны вели жестокие и затяжные войны против колониальных армий.

В 1640-х годах Барбадос стал местом революции в рабовладельческом сельском хозяйстве, которая превратила весь Карибский регион в сахаропроизводящий архипелаг и котельную североатлантической экономики. Попутно Вест-Индия стала домом для целой группы колоний, каждая из которых в свою очередь стала самой богатой в истории человечества. Тем не менее, хотя на Барбадосе не было гор или лесов для побега, даже этот остров пережил восстания с первых дней появления большого сахара.

Когда в 1751 году молодой Джордж Вашингтон отправился на Барбадос в поисках спасения от туберкулеза своего сводного брата на теплом морском воздухе, он вел дневник, в котором аккуратно записывал свои впечатления от этого места, в большинстве своем благоприятные. В одной из записей он описал себя как "совершенно очарованного" красотой острова. В то время, хотя рабы составляли три четверти населения Барбадоса, Вашингтон нигде даже не упоминал их присутствие, разве что сказал, что некоторые белые переняли то, что он пренебрежительно назвал "негритянским стилем". Будучи сам рабовладельцем, первым по наследству с одиннадцати лет, наиболее вопиющим в этом упущении было то, что будущий первый президент Америки не отметил одну из самых распространенных барбадосских достопримечательностей той эпохи: гниющие головы восставших рабов , водруженные на заостренные пики на оживленных перекрестках, кровавые эмблемы режима плантаторского террора и смертельное предупреждение потенциальным бунтовщикам. Нас часто призывают не судить об отцах-основателях по стандартам сегодняшнего дня. Но здесь мне вспоминается фраза Джеймса Болдуина: " Именно невинность является преступлением". Самое меньшее, что можно сказать, - это то, что неспособность Вашингтона увидеть нечто столь гротескное как достойное внимания, представляет собой лист луковой кожи в толстой и объемной книге молчания о месте черного опыта в создании нашего мира.

САМОЕ раннее сохранившееся упоминание об использовании слова "марун" в английском языке относится к Барбадосу в 1666 году, когда англичанин Джон Дэвис, переводивший молодую историю острова, написал, что рабы "убегают и попадают в горы и леса, где живут как звери; тогда их называют маронами, то есть дикарями". Подобное употребление, которое проникло и во французский язык (marrons), произошло от испанского термина, который использовался по крайней мере еще в 1535 году (почти с самого начала американской работорговли). Это испанское слово, cimarron, было, по описанию ученого Джозефа Келли, " придумано для обозначения одомашненного скота , привезенного на Испаньолу и сбежавшего в дикие районы острова", и оно прямо говорит о крайнем обезличивании, которое является корнем и сутью понятия "скот". Первые порабощенные негры были привезены на Испаньолу в 1501 году , и уже в следующем году некоторые из них сбежали из рабства.

Первые чернокожие, бежавшие с материковой части Северной Америки, использовали самую старую и самую распространенную форму сопротивления рабов: в 1526 году они бежали или таяли от неудачного испанского поселения на побережье Южной Каролины и поселились среди коренных американцев. Благодаря этому именно они, а не более известные впоследствии порабощенные жители Джеймстауна, прибывшие девяносто три года спустя, в 1619 году, стали первыми, кто заселил часть территории, которая впоследствии станет Соединенными Штатами. Во время своего исследования я побывал в Джеймстауне, остановившись в тишине под свинцовым небом перед местом продолжающихся раскопок дома богатого плантатора по имени Уильям Пирс. Пирс был владельцем одной из первых тридцати или около того людей, попавших в рабство в Виргинии, - женщины по имени Анджела, которая была продана англичанам в 1619 году. Дом давно разрушен, но исследователи до сих пор просеивают землю в поисках артефактов, в том числе из кухни, где Анжелу заставляли работать. Эти африканцы, прибывшие из современной Анголы в раннее поселение в Вирджинии, только недавно - и очень нехотя - заняли центральное место в ранней колониальной истории Соединенных Штатов благодаря усилиям команды, возглавляемой Николь Ханной-Джонс из "Нью-Йорк Таймс". Однако мароны 1526 года остаются практически неизвестными широкой публике.

Начиная с первых известных актов восстания в Сан-Томе и вплоть до освобождения Гаити в 1804 году, люди, прямо или косвенно управлявшие работорговлей или получавшие от нее прибыль, придумывали всевозможные обоснования расового рабства, призванные умилить их совесть или оправдать жестокость системы, которая лежала в основе их жизни и процветания. Одна из теорий, популяризированная псевдонаучными мыслителями конца XVIII века, такими как белый ямаец Эдвард Лонг, гласила, что африканцы на самом деле вовсе не люди, а скорее продукт процесса полигенеза. Согласно этой теории, род Homo заслуживал разделения на три вида: европейцев и похожих на них людей, негров и "орангутангов". Другие, от португальцев времен принца Генриха до пуритан Новой Англии, искали моральное убежище в утверждении, что порабощенные африканцы христианизируются и тем самым спасаются от дикости и проклятия, к которому она неизбежно приводит. Другие по-прежнему торжественно утверждали, что рабы "счастливы" - это слово нередко употреблялось - и благодарны за то, что попали под опеку белых, со всеми предполагаемыми преимуществами, такими как свобода от необходимости заботиться о себе. В конце XVIII века один из делегатов Французской колониальной ассамблеи заявил:

Пусть умный и образованный человек сравнит плачевное состояние этих людей в Африке с приятной и легкой жизнью, которой они наслаждаются в колониях. . . . Укрытые от всех жизненных невзгод, окруженные легкостью, неизвестной в большей части стран Европы, защищенные в пользовании своей собственностью, потому что у них есть собственность, и она священна, о них заботятся в их болезнях с такими расходами и вниманием, которых вы напрасно искали бы в больницах, которыми так хвастаются в Англии, защищенные, уважаемые в немощах возраста, в мире со своими детьми и со своей семьей... освобожденные, когда они оказали важные услуги.

Лишенное самых ярких черт, это было не что иное, как "счастливое" повествование о рабах, которое (как покажет история) не имело под собой никакой основы. Фредерик Дуглас, среди прочих, неоднократно и подробно осуждал эту идею, как, например, в этом диалоге, опубликованном в афроамериканской газете The North Star.

Однажды я проходил мимо цветной женщины , работавшей на плантации, которая, судя по всему, оживленно пела, а по ее манерам можно было бы сказать, что она самая счастливая из всей бригады. Я сказал ей: "Ваша работа кажется вам приятной". Она ответила: "Нет, маса".

Предположив, что она назвала что-то особенно неприятное в своем непосредственном занятии, я спросил ее: "Тогда скажите мне, какая часть вашей работы наиболее приятна?"

Она ответила с большим акцентом: "Никакой приятной части. Мы вынуждены это делать".

События в Сан-Томе, первом европейском плантационном обществе, доказали тремя столетиями ранее, если бы только нашлась публика, готовая прислушаться к ним, что воля к свободе и готовность умереть во имя этой цели - неотъемлемая черта рабства, а попытки сдержать эту энергию не только обречены в долгосрочной перспективе, но и приведут, с точки зрения белых, желающих помешать освобождению, к глубоко порочным результатам на каждом шагу. ‡