— Очень симпатично, — сказала добрая доктор, и я подумал было принять эти слова как комплимент, но их говорила шестидесятилетняя женщина, которая щупала мои яички руками в перчатках, так что я оставил это под вопросом. — Оба шва рассосались, и, похоже, все замечательно заживает.

Замечательно?

Я фыркнул, потому что какого хера я мог еще сделать? Учитывая все обстоятельства, оставалось или смеяться, или, блин, плакать. Пожилая леди щупала мои яйца, а еще две такие же древние медсестры стояли надо мной, ободряюще улыбаясь. Одна из них даже подняла большой палец.

Боже мой...

Я в каком-то сраном фильме ужасов.

Когда врач велела повернуться на бок и согнуть ноги, я все-таки закрыл глаза, отлично понимая, что меня ждет, и зная, что с большой вероятностью ко мне уже никогда не вернется чувство собственного достоинства.

— Все выглядит положительно, — сказала доктор Квирк, когда я уже оделся и сидел в кресле напротив нее. — Но я хочу спросить... — Сняв очки, она бесцельно повертела их в руках. — Зачем так рисковать собой, Джонни?

Я пожал плечами, чувствуя себя неловко:

— Не знаю.

Я боялся потерять свое место в команде... или вылететь из нее. Поступив в Академию в пятнадцать лет, я видел, как такое происходило с бесчисленным множеством спортсменов. Я знал, что случалось с парнями, которые не справились, и с теми, кто справился, но вылетел из-за травмы. Это было отстойно, и я изо всех сил старался не стать одним из них. Именно поэтому я пытался играть с травмой. Я отчаянно желал производить впечатление, оставаться значимым и необходимым для Академии. Мысль о том, что какой-нибудь более молодой, не травмированный, здоровый говнюк явится и займет мое место, не давала спать ночами.

— Я не думал, — ответил я наконец. — Просто делал.

— Что ж, — вздохнула она. — Я рекомендую еще семь дней пользоваться одним костылем, а не двумя, и еще не меньше недели не садиться за руль.

— А тренировки? — спросил я, понимая, что забегаю вперед. — Как с этим?

— Хм... — Опустив взгляд на записи, лежавшие на столе, доктор Квирк перевернула несколько страниц, то и дело пощелкивая языком. — Сеансы физиотерапии... — задумчиво произнесла она, изучая одну из страниц моей карты. — Ты уже посещал их полную неделю... И как?

— Непродуктивно, — выпалил я, напрягшись. — Я могу делать больше, я готов к большему, но они не дают.

— И ты плавал каждый второй день? — продолжила она, игнорируя мой ответ. — В бассейне гидротерапии?

— Да, — кивнул я, постукивая пальцами по подлокотникам. — Но мне нужно больше.

— Тебе нужно восстанавливаться не спеша, — поправила она меня. — Неспешность и упорство выигрывают гонку. — Взяв ручку, она что-то добавила к записям. — Обезболивающие?

— Не нужно, — отказался я. — Я в порядке.

— Вижу, — согласилась она, хотя определенно ни черта не видела. — И ты делаешь растяжки и упражнения дома? Ты выполняешь рекомендации?

Разочарованный, я громко вздохнул и попробовал другой подход:

— Послушайте, доктор, буду с вами откровенен. Летом состоится большой тур международных соревнований — и я должен быть готов к ним. Я делал все, что вы велели. Ходил на физиотерапию. Отдыхал. Все, блин, делал, так что вы должны мне поблажку. Я в порядке, я силен... — Я оперся локтями о стол и наклонился вперед, взглядом умоляя ее пожалеть меня. — И не могу ждать еще месяц, чтобы вернуться на поле.

— Да ты хотя бы осознаешь, какую чрезвычайно сложную операцию провели хирурги на нижней части твоего тела? — спросила она, моргая за очками в черной оправе. — Тебе нужно время, чтобы поправиться. Мышцам и сухожилиям нужно время...

— Так дайте мне еще две недели и отпустите! — перебил ее я. — Это я могу! Я могу подождать еще пару недель, но вы отпустите меня. Мне нужно вернуться на поле, док!

— Джонни, ты не слушаешь, — резко произнесла она. — Ты приходишь в себя после двух операций над двумя разными частями организма. Тебе нужно набраться терпения!

— Да нет у меня времени для терпения! — огрызнулся я, стиснув зубы. — Что тут непонятного?

— Мне понятно, что ты рвешься вернуться к игре, но осторожность...

— Он понимает, доктор, — заговорил мой отец, сидевший в кресле в углу комнаты. — Терпение — добродетель. — Подняв глаза от стопки своих бумаг, отец посмотрел на меня. — Верно, Джонни?

Я уставился на отца, пытаясь взглядом дать ему понять, как мало меня интересуют добродетели. Я здорово злился на него, и в немалой степени из-за его утренних шуточек. Он это знал, но все равно подстрекал меня. Чудесно.