65 Эти строки и сейчас еще можно прочесть в полуразрушенном домике одного

аббата. Говорят, что они намекают на то, что святой отец обзавелся любовницей.

пертского горожанина, в том, что он вел непочтительные

речи об учении святой церкви…

– Как то, что я живу иглой и ножом, – перебил Саймон,

– это ложь! Никогда я не был так глуп, чтобы говорить о

вещах, в которых ничего не смыслю.

– … и поносил духовенство, черное и белое, – про-

должала Кэтрин.

– Не стану отпираться от правды, – сказал Гловер, – я,

может, позволял себе иной раз сказать пустое слово в

доброй компании за жбаном вина, а в общем, не тот у меня

язык, чтобы губить маю же голову.

– Так вы полагаете, мой дорогой отец. Но каждое ваше

словцо подстерегалось, каждое самое безобидное суждение

толковалось вкривь, и в доносе вас выставляют злостным

хулителем церкви и духовенства – из-за тех речей, какие

вели вы против них среди разных распутников вроде по-

койного Оливера Праудфьюта, кузнеца Генри из Уинда и

других… Они все объявлены приверженцами учения отца

Климента, которого обвиняют в ереси и разыскивают

именем закона по всему свету, чтобы предать пыткам и

казни… Но этого им не свершить, – добавила Кэтрин,

опустившись на колени и возведя глаза к небу, сейчас она

напоминала одну из тех святых, чьи образы католическая

церковь запечатлела в живописи. – Он избежал расстав-

ленных сетей, и, слава небесам, при моем содействии!

– При твоем содействии, девочка? Ты не сошла с ума? –

сказал в ужасе Гловер.

– Я не хочу отрекаться от того, чем горжусь, – ответила

Кэтрин. – По моему призыву Конахар явился сюда с от-

рядом своих людей и увел старика. Теперь отец Климент

далеко в глубине Горной Страны.

– О мое неразумное, несчастное дитя! – вскричал Гло-

вер. – Ты осмелилась содействовать побегу человека, об-

виненного в ереси, и призвать в город горцев, чтобы они с

оружием в руках помешали правосудию? Горе, горе! Ты

преступила законы церкви и законы королевства. Что… что

теперь станется с нами, если об этом узнают!

– Об этом узнали, дорогой отец, – сказала твердо де-

вушка, – и узнали как раз те, кто рад отомстить за это дело.

– Пустое, Кэтрин, ничего они не узнали! Это все про-

иски хитрых священников и монахинь. Но мне невдомек –

ведь ты последнее время была такая веселая и согласилась

выйти за Смита?

– Ах, дорогой отец! Вспомните, как мне было горько

услышать вдруг о его смерти и какою радостью было найти

его живым, да и вы меня поощряли… что же тут удиви-

тельного, если я сказала больше, чем позволяло мне здра-

вое рассуждение! Но я тогда еще не прослышала о самом

худшем и думала, что опасность не так велика. Увы! Са-

мообман рассеялся, и я узнала страшную правду, когда

аббатиса самолично явилась сюда и с нею мо-

нах-доминиканец. Они показали мне грамоту за большой

королевской печатью – полномочие выискивать и карать

еретиков, они мне показали наши имена, ваше и мое, в

списке заподозренных лиц, и со слезами, подлинными

слезами аббатиса меня заклинала отвратить от себя

страшную участь, как можно скорей удалившись в мона-

стырь, а монах – тоже со слезами – клятвенно обещал, что

если я постригусь, то вас они не тронут.

– Унеси их обоих нечистый за их крокодиловы слезы! –

озлился Гловер.

– Увы, – сказала Кэтрин, – жалобы и гнев нимало нам не

помогут. Но теперь вы видите, у меня достаточная причина

для тревоги.

– Для тревоги? Назови это гибелью! Горе, горе! Без-

рассудное мое дитя, где ж было твое разумение, когда ты

устремилась очертя голову в их ловушку?

– Послушайте, отец, – сказала Кэтрин, – нам оставлен

все же путь к спасению, и это то, о чем я часто сама по-

мышляла, на что напрасно молила вас дать мне согласие.

– Понимаю тебя – монастырь! – сказал ее отец. – Но ты