— Онъ спитъ.

Увлеченная радостью, вдова не примчала ни зловщаго взора, ни страшной насмшки словъ малорослаго.

— Зачмъ же вы не разбудили его, зачмъ не сказали ему: Жилль, иди къ твоей матери?

— Онъ крпко спитъ.

— О! Когда же онъ придетъ? Скажите мн, умоляю васъ, скоро ли я увижу его?

Ложный отшельникъ вытащилъ изъ подъ полы рясы чашу страннаго фасона.

— Ну, вдова, — сказалъ онъ: — пей за скорое возвращеніе твоего сына!

Мать вскрикнула отъ ужаса. Это былъ человческій черепъ. Въ страх отступила она и не могла выговорить слова.

— Нтъ, нтъ! — закричалъ вдругъ малорослый страшнымъ голосомъ: — не отвращай твоихъ взоровъ, смотри. Ты спрашивала скоро ли вернется твой сынъ?.. Смотри, говорю теб! Вотъ все, что отъ него осталось.

При красноватомъ свт ночника онъ поднесъ къ помертввшимъ губамъ матери голый, высохшій черепъ ея сына.

Столько уже бдствій истерзали душу несчастной женщины, что это новое горе не могло ее доконать. Она устремила на свирпаго отшельника пристальный, тупой взглядъ.

— О, смерть!.. — тихо прошептала она: — смерть!.. Дайте мн умереть.

— Умирай, если хочешь!.. Но, Люси Пельниръ, вспомни Токтрейскій лсъ, вспомни день, когда демонъ, завладвъ твоимъ тломъ, отдалъ душу твою аду! Я демонъ, Люси, а ты моя супруга на вки! Теперь умирай, если хочешь!

Въ этой стран предразсудковъ и суеврій, существовало повріе, что нечістая сила является иногда въ людской сред, чтобы сять въ ней преступленія и бдствія. Такою ужасною славою пользовался одинъ изъ знаменитыхъ разбойниковъ, Ганъ Исландецъ. Было также повріе, что женщина, сдлавшаяся, чрезъ обольщеніе-ли, или насильно, жертвою этого демона въ образ человческомъ, непреложно обрекается за это несчастіе длить съ нимъ проклятіе.

Событія, о которыхъ отшельникъ напомнилъ вдов, казалось возбудили въ ней мысль объ этомъ.

— Увы! — сказала она печально: — я не могу даже избавиться отъ существованія!.. Но въ чемъ виновата я? Возлюбленный Каролль, теб извстно, что я невинна. Что можетъ сдлать слабая двушка противъ насилія демона!

Глаза ея сверкали безуміемъ, безсвязныя слова казалось происходили отъ конвульсивнаго подергиванія губъ.

— Да, Каролль, — продолжала она: — съ того дня я лишилась чистоты и невинности, а демонъ еще спрашиваетъ меня, помню ли я этотъ страшный день?. Дорогой Каролль, я никогда не измняла теб; ты пришелъ слишкомъ поздно; я была его прежде, чмъ стала твоею, увы!.. Увы!. И за это я обречена на вчныя мученія. Нтъ, я не соединюсь съ тобой, съ тобой, котораго оплакиваю. Что принесетъ мн смерть? Я пойду за этимъ чудовищемъ въ міръ подобныхъ ему существъ, въ міръ окаянныхъ гршниковъ! Но что сдлала я? Мои несчастія въ этой жизни вмнятся мн въ преступленія въ жизни будущей.

Малорослый отшельникъ смотрлъ на нее съ торжествующимъ побдоноснымъ видомъ…

— Ахъ! — вдругъ вскричала она, обращаясь къ нему: — О! Скажите мн, не страшное ли это сновидніе, которое нагнало на меня ваше присутствіе? Вамъ извстно, что со дня моего паденія, вс роковыя ночи, когда духъ вашъ посщалъ меня, отмчены для меня нечистыми помыслами, страшными снами, ужасающими видніями.

— Опомнись, женщина. Что ты не спишь, это такъ же врно, какъ врно то, что Жилль умеръ.

Воспоминаніе о прежнихъ бдствіяхъ какъ бы подавило въ матери впечатлніе новаго горя; послднія слова снова вернули ее къ дйствительности.

— Мой сынъ! О! Мой сынъ: — вскричала она съ такимъ выраженіемъ, которое тронуло бы всякое другое существо, кром злодя, слушавшаго ее: — Нтъ, онъ вернется, онъ не умеръ! Не можетъ быть, чтобы онъ умеръ.

— Ну, иди спроси Рераасскія скалы, которыя задавили его, спроси Дронтгеймскій заливъ, который принялъ его тло.

Мать упала на колни, застонавъ:

— Боже! Великій Боже!

— Молчи, раба ада!

Несчастная умолкла. Онъ продолжалъ:

— Не сомнвайся въ смерти твоего сына. Онъ наказанъ за то, въ чемъ провинился его отецъ. Онъ допустилъ, чтобы взглядъ женщины смягчилъ его гранитное сердце. Я, я обладалъ тобой, но никогда не любилъ тебя. Злая судьба твоего Каролля перешла на него… Нашъ сынъ былъ обманутъ невстой, ради которой пожертвовалъ своей жизнью.

— Умеръ! — прошептала она: — умеръ! Такъ это правда?.. О, Жилль! Плодъ моего несчастія, зачатый въ ужас, рожденный въ скорбяхъ! Въ младенчеств ты терзалъ мою грудь; въ дтств никогда не отвчалъ ты на мои ласки и объятія; все время ты избгалъ и отталкивалъ твою мать, твою одинокую, покинутую всми мать! Ты старался заставить меня забыть прошлыя бдствія, только причиняя мн новыя огорченія; ты покинулъ меня для демона, виновника твоего рожденія и моего вдовства; никогда, въ теченіе долгихъ лтъ, Жилль, ты ничмъ не порадовалъ меня; а между тмъ теперь твоя смерть причиняетъ мн невыносимыя муки, воспоминаніе о теб кажется мн чарующимъ утшеніемъ!..

Голосъ ея порвался. Она горько зарыдала, закрывъ голову чернымъ шерстянымъ покрываломъ.

— Слабая, малодушная женщина! — пробормоталъ отшельникъ: — Подави свою скорбь, — закричалъ онъ громкимъ голосомъ: — я уже утшился въ своей. Слушай, Люси Пельниръ, пока ты оплакиваешь своего сына, я уже началъ мстить за него. Его невста измнила ему для какого то солдата Мункгольмскаго гарнизона. Весь полкъ погибнетъ отъ моей руки… Смотри, Люси Пельниръ.

Оттянувъ рукава своей рясы, онъ протянулъ вдов свои безобразныя окровавленныя руки.