— Такъ онъ на дикаго не похожъ? — спросилъ Рымнинъ посл короткаго молчанія всхъ.

— Онъ показался очень мягкимъ и неглупымъ молодымъ человкомъ. Правда, Катя? — сказала Софья Михайловна.

— Да, мама, — тихо отвтила Катя и посмотрла на Кречетова. Тотъ улыбался во все лицо и такъ былъ добродушно-некрасивъ, что она невольно улыбнулась. Онъ просіялъ еще боле, хотя лицо его было уже совершенно вульгарно.

— Катерина Дмитріевна! спойте, если у васъ есть охота, „Вдь храмъ разрушенный — все храмъ, кумиръ поверженный — все-жь богъ“, — громко и оживленно обратился Кречетовъ къ двушк, торопливо поднимая рукою волосы на голов.

— Есть охота, большая охота! — весело вскрикнула двушка и, вскочивъ съ кресла, побжала въ залъ, а за нею двинулся и Кречетовъ.

— А Екатерина была бы счастлива за Кречетовымъ, — сказалъ Рымнинъ.

— Да, но и боюсь, что сегоднешняя встрча съ Могутовымъ произвела на нее большое впечатлніе… Какъ бы она не влюбилась въ Могутова, — сказала Софья Михайловна.

— А онъ не шутя высматриваетъ порядочнымъ человкомъ, — не сорви голова?

— На первый взглядъ — угрюмъ, а потомъ ничего, уменъ и мягокъ. Я его просила къ намъ.

— И что же, общалъ пожаловать?

— Кивнулъ головой только. Онъ, вроятно, бденъ — и не придетъ.

А въ зал, посл пнія Катерины Дмитріевны „куміръ поверженный — все-жъ богъ“, — раздавался густой басъ Кречетова. Онъ плъ „Бороду“ Бахметева, и плъ хорошо: была слышна искренняя грусть, какъ будто самъ Кречетовъ жаловался, что посдла его бородушка „до поры своей, до времени“, и что „не бусурманинъ“ и не „вьюга лютая“ — причиною тому.

— Вамъ много приходилось испытать горя? — съ участіемъ спросила двушка, когда онъ кончилъ пть.

— Всего бывало, Катерина Дмитріевна!.. Но я сегодня не хочу вспоминать непріятное. Позволите мн когда-нибудь разсказать вамъ свое прошлое? — спросилъ Кречетовъ.

— Да, да. Я буду очень рада, — живо сказала она.

— Я — уродъ лицомъ, злой на языкъ, но я — не злой на самомъ дл, Катерина Дмитріевна, — пожимая ея руку, говорилъ онъ. — Нтъ такого человка, Катерина Дмитріевна, которому, въ продолженіе тридцати-пяти лтъ его жизни, не улыбнулось бы хотя разъ счастье, не свтился бы хотя разъ лучъ искренней любви. А у меня… Не отталкивайте меня, Катерина Дмитріевна, я васъ люблю; вы воскресили во мн вру, надежду. Пусть опять разобьется вра и одна смерть будетъ удломъ мн…

Она сидла опустивъ голову и звала разсудокъ на помощь, а разсудкомъ завладли и страхъ, и бездна какихъ-то вопросовъ, и что-то пріятное, и что-то страшное, и все это сдавило ея голову, сжало грудь — и слезы полились изъ ея глазъ.

— Простите! Это такъ нежданно для васъ… Простите! Я сегодня… Но вы не отвчайте мн. Я буду ждать вашего отвта годъ, два, десять лтъ, — пока вы сами не скажите „да“ или „нтъ“… Простите и не сердитесь, — взявъ ея руку и пожавъ ее, сказалъ Кречетовъ и ушелъ изъ залы въ столовую. — Прощайте, Катерина Дмитріевна, — тихо сказалъ онъ, скоро возвратясь въ залъ.

— Прощайте, — сказала она вставая. Лицо ея было блдно, но глаза смотрли спокойно. — Вы очень добры…. Я буду видть васъ часто у насъ и тогда скажу. Я еще очень глупая двчонка.

Онъ крпко пожалъ и поцловалъ ея руку.

— У меня къ вамъ просьба, Гавріилъ Васильевичъ, — остановила она его, когда онъ дошелъ уже до дверей. — Мама не сказала, что Могутовъ очень грустно говорилъ, что онъ не можетъ найти работы. О немъ сочинили исторію… Найдите ему работу, — робко закончила она.

— Будетъ исполнено въ самомъ скоромъ времени, — отвтилъ Кречетовъ.

— Благодарю васъ, — подбжавъ къ нему и подавая ему руку, весело сказала она.

Онъ посмотрлъ пытливо ей въ глаза. Она покраснла и наклонила голову. Онъ гораздо осторожне, чмъ прежде, пожалъ ей руку и не поцловалъ ея.

Она сла за фортепіано, когда онъ ушелъ, но долго не начинала играть. Ей хотлось думать, но сердце стучало сильно, въ голов былъ какой-то пріятный хаосъ, а опредленныхъ мыслей она не старалась возбудить въ ней. Прошло съ четверть часа, она вздрогнула, какъ будто внезапно проснулась и порывисто заиграла: „Часы полны веселья“ изъ „Травіаты“. Сперва она играла, потомъ тихо подпвала подъ игру, а потомъ громко спла псню Маргариты изъ „Фауста“, Гуно.

— Какъ хороши его манеры, — сказала она громко и улыбнулась. Она начала было пть: „Не блещу я красотою“, но голосъ дрогнулъ и она ушла въ кабинетъ.

— Папа! — сказала она въ кабинет отцу совершенно спокойнымъ голосомъ.

— Что, Екатерина? — спросилъ отецъ, кладя перо и поднявъ на нее глаза. Онъ думалъ, что она будетъ говорить о Кречетов. „Тотъ ушелъ взволнованнымъ, — вроятно, говорилъ о своихъ чувствахъ къ ней“, подумалъ онъ.

— Я хочу быть учительницей, папа!

— Чего и гд? — спросилъ отецъ, улыбнувшись неожиданному хотнію дочери.