— Что ты спросила, мама?…

Катя шла задумавшись, пристально глядя впередъ, и не слышала, что говорила ея мачиха.

— О чемъ ты задумалась, Катя?… Ты не влюбилась ли въ Могутова? — И Софья Михайловна пытливо посмотрла на нее.

Катерина Дмитріевна покраснла, но, какъ всегда, едва замтно, и только отъ взгляда мачихи не ускользнула краска.

— Я, мама, думала, — разъясняя свою задумчивость, отвчала двушка, — отчего, мама, съ нами никто не говоритъ такъ, какъ онъ и при первомъ знакомств? — спросила она, немного помолчавъ.

— Ты преувеличиваешь, Катя. Онъ говорилъ только оригинально… Что ты нашла особеннаго? — сказала Софья Михайловна.

Падчерица молчала.

— Я тоже имлъ счастье видть сегодня въ полдень господина Могутова, но на меня объ произвелъ иное впечатлніе, — говорилъ Кожуховъ. — Много задора и самоувренности въ наружности, но тупость и самая жалкая бдность мыслей, при плохомъ выраженіи ихъ… Представьте, приходитъ просить работы и, не сказавъ и десятка словъ, имлъ сильное желаніе выругать меня.

— Какимъ образомъ? — съ сильнымъ любопытствомъ спросила Софья Михайловна, а ея падчерица, идя немного впереди, начала внимательно слушать.

— Пожаловали просить помощи въ пріисканіи для нихъ работы. Я предложилъ имъ поступить въ канцелярію начальника губерніи, такъ изволили отвтить, что они дали клятву не быть чиновникомъ и что ко мн изволили обратиться не какъ къ чиновнику, а какъ къ студенту, ихъ товарищу… Затмъ повернулись и ушли… Я, конечно, нехотя смялся, что со мной рдко случается въ канцеляріи, — закончилъ Кожуховъ.

Катерина Дмитріевна обернулась и посмотрла на него.

— Вы ошибаетесь, Катерина Дмитріевна, придавая словамъ сего героя что-то особенное, — говорилъ Кожуховъ, какъ бы отвчая на взглядъ двушки. — Вы мало знаете жизнь и людей и для васъ его слова показались интересными, но для опытныхъ людей въ нихъ — эффектность, рисовка безъ подкладки серьезнаго знанія и только…

Катерина Дмитріевна опять посмотрла на него, глаза ихъ встртились и его перваго не потупились въ землю, не заморгали вками, а обратились въ глубь аллеи.

— Къ намъ идетъ на встрчу и новый, и молодой педагогъ, — сказалъ онъ.

„Онъ клевещетъ на Могутова“, — подумала двушка.

Посл обычныхъ при встрч поклоновъ, рукопожатій и разговоровъ, Катерина Дмитріевна пошла со Львовымъ впереди, а сзади ихъ, шагахъ въ пяти, Софья Михайловна съ Кожуховымъ.

— Вы, не знаете, господинъ Львовъ, чьи вотъ эти стихи: „только геній можетъ учить другихъ, а мы, трусы и жалкіе люди, не стоимъ мднаго гроша“? — спросила двушка.

— Это не стихи, Катерина Дмитріевна! — сказалъ удивленно Львовъ. Онъ былъ такого высокаго мннія о своей спутниц, что не понималъ и удивлялся, какъ она могла прозу принять за стихи.

— Но разв эта фраза не можетъ быть написана стихами? — громко и нетерпливо спросила она. — Я слышала стихи, но не упомнила ихъ… Я сказала, какъ поняла ихъ, — добавила она уже обыкновеннымъ голосомъ, сама удивляясь своей нетерпливости на непонятливость Львова.

— Не помню… Нтъ, къ сожалнію, не знаю, чьи это стихи… Но я могу справиться, если вамъ угодно. — Онъ не замтилъ вспышки гнва въ двушк и говорилъ, какъ всегда, услужливо и любезно.

— Если можно, узнайте… Знаете для чего? — живо спросила она.

— Нтъ, къ сожалнію, не знаю. — Онъ, дйствительно, сожаллъ, и сильно сожаллъ.

— Папа совтовалъ мн начать заниматься педагогіей. Я начала читать педагогическія книги и надумала давать кому-нибудь уроки, но сего дня услышала, что „только геній можетъ учить другихъ“ — и мн показалось, что я берусь не за свое дло… Мн хочется прочесть все стихотвореніе. Тамъ… какая я глупая! Мн показалось, что въ стихотвореніи говорится, что нужно имть, чтобы хорошо учить… — закончила она уже не такъ бойко, какъ начала.

— Вы клевещете на себя! — съ увлеченіемъ началъ Львовъ. — Вы знаете многое и лучше, чмъ мы, учителя! Я помню, какъ правдиво и съ какимъ чувствомъ сказали вы о Пушкин: „Боле любишь природу и людей посл чтенія Пушкина“, — сказали вы и такъ точно опредлили поэзію.

— Это „Дитя“ Боборыкина, это не я такъ сказала, — перебила она Львова. — Я видала ее на сцен, вспомнила тогда ея слова и сказала вамъ.

— Я слышалъ и знаю, что это правда, что вы отлично знаете гимназическій курсъ, — чего же вамъ еще?… Нтъ, вы клевещете на себя! Вы будете лучшей учительницей! — у Львова въ голов рисовался пансіонъ, въ которомъ онъ и она — хозяева-педагоги; онъ восхищался этой мыслью и, подъ вліяніемъ восхищенія, слова лились скоро и съ увлеченіемъ.