— Вы правы, — глядя на Львова, сказала она. — Стихотвореніе, врно, говоритъ не о томъ; учить грамот, географіи, ариметик,- генія не нужно… Тамъ — о другомъ, но я не знаю, о чемъ…

— Вы можете учить всему! Не боги горшки обжигаютъ, а у васъ даже и грховъ нтъ. Вы — чужды пороковъ; вы можете быть учительницей всего, кром лжи, лукавства, ненависти, но вдь такихъ предметовъ нтъ. Будьте учительницей, Катерина Дмитріевна! Да, да, будьте учительницей! — слабо вскрикнулъ въ заключеніе Львовъ и въ его голос слышны были и приказаніе пророка, и робость влюбленнаго юноши, и объясненіе въ любви, какъ будто онъ просилъ ее быть его женою. Въ голов его носилась мысль, что если она будетъ учительницею, то она будетъ его и женою.

— Я спрошу папу, какъ это сдлать, — улыбнувшись, сказала она, взглянувъ опять ему въ лицо.

— Благодарю васъ! Благодарю васъ! — еще боле горячо сказалъ онъ и крпко жалъ ея руку.

А Софья Михайловна тоже увлечена была разговоромъ съ Кожуховымъ и не обращала вниманія на падчерицу.

— Можетъ я и ошибаюсь въ Могутов,- говорилъ Кожуховъ, — но Богъ съ нимъ. Если я золъ и несправедливъ къ нему, то вы сами причиною тому… Мн тяжело, Софья Михайловна! Мужчина не можетъ довольствоваться тою любовью, которую даете мн вы. Отъ такой любви можно сойти съ ума, сдлаться злымъ и несправедливымъ къ людямъ. — Къ голос Кожухова мало было измненія противъ обыкновеннаго, но Софья Михайловна въ немъ ясно слышала досаду, раздражительность.

— Вы думаете, что женщина наслаждается такою любовью?… Что для меня пріятно любить и только ждать и ждать?… Научите, что длать?… У меня языкъ не повернется сказать ему, — проговорила она.

— Можно обойтись безъ напрасной тревоги его и насъ… Посмотрите прямй на ваше отношеніе къ нему…. Вы страдаете изъ-за одного предразсудка, — сказалъ холодно и спокойно Кожуховъ, какъ говорятъ люди подавленные неудовлетворенною страстью, но сильнымъ характеромъ сдерживающіе незамтно гнетъ.

— Этого никогда не будетъ! — въ противоположность Кожухову взволновалась Софья Михайловна. — Я, вдь, не двочка и знаю послдствія… Я врю и желаю дтей отъ нашей любви, но разв легче прижаться въ измн тогда, чмъ теперь?… Если у меня теперь не хватаетъ духу, я не могу даже представить себ его лица, убитаго вида, а когда онъ узнаетъ, что же будетъ тогда?… Нтъ, нтъ, этого быть не можетъ!

Об пары шли долго молча.

— Скажите, господинъ Львовъ, можетъ актеръ прямо смотрть въ глаза? — спросила Катерина Дмитріевна.

— На сцен они смотрятъ прямо, а такъ… У меня не было знакомыхъ актеровъ, Катерина Дмитріевна, — отвчалъ Львовъ.

— Нтъ, я не про театральныхъ актеровъ… Кто притворяется, можно это узнать сразу? — улыбаясь недогадливости Львова, спросила она.

— Мн кажется, можно, только очень трудно и не сразу: ловкаго мошенника, говорятъ, никакъ не узнаешь, пока самъ не попадется.

— Скажите, за что присылаютъ студентовъ? — спросила она опять посл долгаго молчанія.

— Больше за пустяки, Катерина Дмитріевна. Когда я былъ студентомъ, такъ человкъ сорокъ выслали и только за то, что просили объ уничтоженіи формы… Потомъ форму отмнили…

— И ихъ опять возвратили? — живо спросила она.

— Вроятно, но наврно не ногу сказать.

— Студенты всегда бдные люди?

— Почти; богатые — исключеніе… Такъ было въ мое время, не знаю какъ теперь… Почему васъ это интересуетъ, Катерина Дмитріевна? — спросилъ Львовъ посл долгаго молчанія. Онъ думалъ, что она спрашивала объ актерахъ и о прочемъ такъ, — неловко же быть долго задумчивой и молчаливой, — и самъ предложилъ вопросъ не затмъ, чтобы развлечь ее, не потому, что его интересовалъ вопросъ, а потому, что и для него неприлично долго молчать, хотя онъ зналъ, что она думаетъ о немъ и объ его словахъ.

— Я видла Могутова… Мама съ нимъ разговаривала… Познакомьтесь съ нимъ! Онъ очень добрый… Кожуховъ говоритъ, что онъ — актеръ, но Кожуховъ говоритъ неправду, — отвтила она.

— При первой же возможности постараюсь познакомиться, — немного подумавъ, отвчалъ Львовъ. — Про него говорятъ очень много дурнаго, да и вообще онъ присланъ съ жандармомъ, а наше начальство строго смотритъ на щекотливыя знакомства, но…

— Ненужно, ненужно! — живо перебила она. — Если съ нимъ знакомиться опасно, то для меня все равно.

— Не то что опасно… Я недавно пріхалъ, начальство еще меня не знаетъ… Можетъ подумать, что я тоже раздляю мысли Могутова.

— Если вы не ршаетесь переговорить съ Дмитріемъ Ивановичемъ, то позвольте это сдлать мн,- говорилъ въ то же время Кожуховъ Софь Михайловн.

— Отчего вы не переговорили съ нимъ, не спросись меня? — подумавъ, отвчала она. — Вышло бы естественное объясненіе, было бы хорошо… Я не умю хитрить, — будетъ похоже на сговоръ, будто я стыжусь сама сказать… Поймите, я не стыжусь и не боюсь любви къ вамъ, но мн жаль огорчить его. Еслибы вы знали, какъ онъ добръ! Я могу убить его… Думаю даже, что онъ догадывается о нашей любви, но считаетъ ее временною вспышкой. Онъ знаетъ, что если я брошусь въ ваши объятія, то и часу не буду съ нимъ, — у меня не подымутся глаза посмотрть на него… Нтъ, нтъ!.. Какъ ни тяжело, но будемъ терпть.

— Не знаю, люблю ли я васъ боле за красоту, за умъ или за вашу добрую душу, — сказалъ Кожуховъ. — Вроятно, за все вмст; но я досадую на вашу доброту… Когда вы предполагаете хать въ ваши имнія? — спросилъ онъ, перемняя разговоръ, а съ нимъ и голосъ.

— Сейчасъ посл праздниковъ, а можетъ даже въ конц праздниковъ. Весна началась рано, — пора длать приготовленія къ работамъ въ пол…

Об пары вышли изъ сада и направились въ дому Рыклиныхъ. Когда они подошли къ дому, кавалеры простились любезно съ дамами, отказавшись зайти въ домъ: Кожуховъ — работою губернатора, а Львовъ — педагогическимъ совтомъ въ этотъ вечеръ.