Шрифт:
А на двор весна съ каждымъ днемъ все боле и боле вступала въ свои права. Утренніе морозы были почти незамтны; снга уже не было и слдовъ; солнце въ полдень свтило ярко и тепло; вечера становились длинне и свтле, ледъ прошелъ на рк; трава кое-гд начала зеленть; древесныя почки замтно полнли; въ поле начали гонять скотъ; дти-оборванцы навязчиво предлагали на каждомъ перекрестк улицъ пучки изъ блдно-синихъ цвточковъ подснжника… И двичье сердечко Катерины Дмитріевны забилось по-весеннему, и ея молодая грудь ускоренно дышала, и въ ея умной головк, какъ втромъ поднятыя волны въ мор, носились, сталкивались, шумли и переливались мысли и думы, много мыслей и думъ. Работа, чтеніе и размышленіе о читанномъ теперь казались ей безцльными, мало относящимися къ ней самой и къ той роли матери, къ которой она старалась приготовить себя, по совту отца; игра на фортепіано скоро утомляла и еще боле волновала кровь. Отецъ былъ весь погруженъ въ постройку земствомъ желзной дороги, мачиха — въ приготовленія къ весенней позд по имніямъ, няня говла, сильно постилась и молилась съ утра до ночи, — и разговоры съ отцомъ, мачихой и няней, прежде такъ хорошо разъяснявшіе вс тревоги двушки, теперь казались ей однообразными, скучными… Она нетерпливо ждала окончанія праздниковъ, чтобы поскоре ухать съ мачихой изъ города по имніямъ, избрать одно изъ нихъ, наиболе глухое, вблизи деревни, вблизи рки и лса, — и начать тамъ свою первую живую работу, пробовать свои силы при обученіи крестьянскихъ ребятишекъ грамот, какъ надумала она сама и съ пользой чего соглашался и отецъ, чтобы дочери «не было скучно до выхода замужъ».
«Чтобы не скучать? — начинала думать двушка, когда чтеніе сухихъ педагогическихъ книгъ или игра на фортепіано надодали ей и она задумывалась, сидя за столомъ въ кабинет или медленно прохаживаясь по зал. — И неужели такъ нужно и такъ живутъ вс до выхода замужъ?… Почему это Могутовъ увряетъ, что двушка должна выходить замужъ въ двадцать пять, даже въ тридцать лтъ? — задала она громко вопросъ. — Разв только въ тридцать лтъ можно быть Порціей?… Не понимаю!.. Прочту еще разъ».
И она поспшно достаетъ изъ шкафа Шекспира и начинаетъ читать «Юлія Цезаря». Она читаетъ съ наслажденіемъ, съ жадностью драму, полную жизни, тревоги, борьбы. Но вотъ она доходитъ до разговора Порціи съ Брутомъ. Она на минуту останавливается, задумывается и потомъ продолжаетъ читать вслухъ.
Порція.
Мой милый, Скажи причину горести твоей.Брутъ.
Я не совсмъ здоровъ — вотъ вся причина.Порція.
Нтъ, Брутъ благоразуменъ: еслибъ онъ Былъ нездоровъ, то онъ бы сталъ лчиться.Брутъ.
Я такъ и длаю. Ступай, жена, засни!Порція.
Брутъ нездоровъ, а для него не вредно Ходить растегнутымъ, вдыхая влагу Сыраго утра? Какъ, Брутъ нездоровъ, А теплую постель тайкомъ оставилъ Для воздуха холодной этой ночи, Исполненнаго вредныхъ испареній, Чтобы болзнь свою усилить?… Нтъ, Ты боленъ духомъ, милый Брутъ! По праву Жены я знать болзнь твою должна. Тебя я на колняхъ заклинаю Моей когда-то славной красотой, Твоей любовію и тмъ обтомъ, Который насъ въ одно соединилъ: Открой мн, отчего ты такъ задумчивъ, Что за люди здсь были у тебя — Шесть человкъ иль семь? Они лицо Отъ мрака ночи даже закрывали.Брутъ.
Встань, Порція, встань, добрая жена!Порція.
Я не стояла-бъ на колняхъ, еслибъ Ты добрымъ Брутомъ былъ. Скажи мн, Брутъ, Ужели въ нашемъ брачномъ договор Условіе поставлено, чтобъ я Твоихъ секретовъ никогда не знала? Ужель съ тобой слилась я лишь отчасти, Въ извстной степени, какъ, напримръ, Должна длить съ тобой постель и пищу, Порою разговаривать? Такъ я Живу отъ сердца твоего не близко, Не въ город, въ предмстьяхъ городскихъ? О, если такъ, то Порція для Брута — Наложница, а не жена!Брутъ.
Нтъ, ты Вполн моя достойная жена! Я дорожу тобой какъ красной кровью, Которая мн въ сердцу приливаетъ.Порція.
О, еслибъ это было справедливо, Тогда-бъ я знала твой секретъ. Я, правда, женщина, но, вдь, меня Самъ Брутъ женою сдлать удостоилъ; Я женщина, но я — Катона дочь! Съ такимъ отцомъ и мужемъ неужели Я не должна быть тверже прочихъ женщинъ? Открой мн, Брутъ, намренья свои — И никогда я ихъ не обнаружу; Свою я твердость духа доказала, Себ бедро поранивъ добровольно, — Ужели эту рану я могла Съ терпньемъ вынести, а тайны мужа Не сохраню?«Она его любитъ, она его жена и она хочетъ знать его секретъ, его тревоги, его горе, чтобъ успокоить его… Ну, такъ что же?! — громко и удивленно, порывисто закрывая книгу, спрашиваетъ она. — Но разв этого я не могу сдлать? Разв я не пойму тревоги и горя моего мужа, не успокою его?… „Свою я твердость духа доказала, себ бедро поранивъ добровольно….“ „Свою я твердость доказала, себ бедро поранивъ добровольно“ — громко и вдумчиво произнесла она во второй разъ и потомъ моментально схватила со стола перочинный ножикъ и все его лезвіе вонзила себ въ руку выше локтя.
Кровь фонтаномъ брызнула изъ раны, а потомъ быстро начала просачиваться сквозь рукавъ платья, а Катерина Дмитріевна очень спокойно вытерла объ юпку платья ножъ и потомъ весело разсмялась. Ей хочется позвать отца, мать, няню и показать имъ, что ей совершенно небольно, что она сама поранила себя, и при этомъ смется… Она опять раскрываетъ книгу, ходитъ съ нею по кабинету и вторично громко читаетъ разговоръ Порціи съ Брутомъ, совершенно позабывъ о своей ран, и сильно пачкаетъ кровью и платье, и страницы Шекспира.