Шрифт:
Она не отвчаетъ, она думаетъ: что если это обидитъ Могутова, покажется ему подачкой, милостыней, противъ которой такъ сильно былъ вооруженъ ея отецъ и усплъ вооружить и ее? Кожуховъ, Кречетовъ и прочіе всегда приносятъ за пасху букеты, конфекты, а у Могутова можетъ нтъ средствъ, да онъ можетъ и не хочетъ бывать у нихъ, — пожалуй еще разсердится за посылку, отошлетъ назадъ… „Я напишу ему, чтобъ онъ не сердился“, ршила она и, сказавъ горничной, чтобы позвали Ивана, пошла въ кабинетъ и безъ помарки, въ одинъ присетъ, какъ говорятъ чиновники, написала слдующее письмо къ Могутову.
„Милостивый Государь
Господинъ Могутовъ!
«Извините, что не знаю, какъ васъ зовутъ и что поэтому называю васъ по фамиліи. Я васъ видла только одинъ разъ, когда ворона сидла на спин лошади у широкаго поля, когда вы пли псню на голосъ „Руслана“ и когда дв дамы помшали вамъ пть, за что вы ихъ очень справедливо назвали воронами. Но я много о васъ слышала, что возбудило во мн глубокое уваженіе къ вамъ и сильное желаніе познакомиться покороче съ вами.
„Папа и мама посылаютъ сегодня пасху всмъ своимъ хорошимъ знакомымъ, а мн пришла мысль послать пасху вамъ, чтобы напомнить вамъ время вашего дтства и, главное, чтобы заявить вамъ о своемъ сильномъ желаніи познакомиться съ вами. Вы извините и не сердитесь за это на уважающую васъ Екатерину Рымнину“.
Прочитавъ написанное, она осталась имъ довольна, запечатала. въ конвертъ, написала адресъ и, войдя въ залу, отдала: письмо Ивану, сказавъ, чтобъ онъ зашелъ къ Львову, спросилъ у Львова, гд живетъ господинъ, который написанъ на конверт, и снесъ ему письмо и завязанное въ салфетку.
— Отвта не требуется? — спроситъ Иванъ.
— Если дадутъ отвтъ, — принесите, а не дадутъ, — не спрашивайте.
— Слушаю-съ.
Иванъ ушелъ. Она старается быть спокойной, мо ея сердечко бьется ужасно и она съ нетерпніемъ ожидаетъ возвращенія Ивана. — „Если возвратитъ назадъ, — думаетъ она, — если ничего не отвтитъ на письмо, — я забуду его, перестану думать о немъ, всему будетъ конецъ… Я дамъ согласіе Кречетову, я буду его любить…“ Она задумывается, садится у окна на улицу и къ глазамъ подступили слезы.
„Не плачь, перестань, глупенькая двочка! Вдь слезами горю не поможешь, — утшала она громко самоё себя, а слезы сами собою катились изъ ея глазъ и тихо, тихо струились по ея блднымъ щекамъ. — Не вс выходятъ замужъ по любви, а живутъ, и счастливо живутъ“.
Она хочетъ прогнать тяжелыя мысли, перестаетъ плакать и смотритъ въ окошко. Темно, почти ничего не видно, и лишь вдали мелькаетъ слабый желтый свтъ уличнаго фонари.
„А что если прыгнуть въ окно, упасть въ низъ головой? Умереть и — всему конецъ… А тамъ?..“
— Сторонись, лшій! — громко крикнулъ кто-то на улиц.
Она вздрогнула, торопливо отошла отъ окна, сла въ самый дальній и темный уголъ залы и начала тихо разговаривать сама съ собою:- „Тамъ будетъ тяжело. Такъ гршно. Нужно жить, какъ можно… Не всмъ весело, не вс счастливы. Мама разв счастлива, голодные крестьяне разв счастливы? Нужно любить всхъ, а не одного…“
— Кланялись и приказали отдать письмо и вотъ это, — подавая ей письмо и приподнявъ другою рукой что-то, завернутое въ бумагу, прервалъ ея думу возвратившійся Иванъ.
— Хорошо, — совершенно спокойно отвтила она, взяла письмо и свертокъ и медленно ушла въ кабинетъ. Она не распечатываетъ письма, она держитъ его въ дрожащей рук, а сама морально улыбается и торопливо ходитъ по кабинету. Что такое написано въ письм,- ей все равно. Она заране довольна отвтомъ, — довольна, что не возвратили назадъ ея подарка, что ей также прислано что-то тяжелое. Наконецъ, она порывисто распечатываетъ письмо и читаетъ отвтъ Могутова:
„Милостивая Государыня
„Екатерина Дмитріевна!
«Въ продолженіе четырехъ лтъ, проведенныхъ мною въ институт, я не замчалъ существованія праздника Пасхи, такъ какъ въ это время обыкновенно начинались экзамены и было не до праздниковъ. Я не знаю, какъ благодарить васъ за письмо и посылку, которыя, посл столькихъ лтъ, напомнили мн завтрашній праздникъ и, дйствительно, вызвали много воспоминаній изъ моего дтства и юности. Не откажитесь и отъ меня принять Шекспира и позвольте пожелать, чтобы для васъ онъ былъ другомъ въ минуты радости и утшителемъ въ минуты горя, отъ котораго да хранитъ васъ Богъ.
„Извините, что лично не могу поблагодарить васъ, такъ какъ боюсь своею персоною разрушить то уваженіе, которое вы питаете ко мн по слухамъ и которое для меня было бы непріятно разрушать.
„Позвольте пожелать вамъ остаться надолго такой же доброй, какой вы есть теперь.
«Глубоко благодарный и вашъ покорнйшій слуга
„Г. Могутовъ“.
Она прочла разъ, прочла другой разъ. Ей кажется отвтъ сухимъ, холоднымъ. Она задумалась и посл раздумья сухость и серьезность отвта кажутся ей вполн естественными, даже необходимыми. Вдь онъ ничего не слыхалъ о ней, — она ничего не говорила при немъ, — понятно, что онъ, не зная ея, не могъ отвчать на ея письмо иначе. Онъ могъ даже подумать, что она такъ, изъ простаго любопытства, отъ скуки, написала ему и изъ-за того же хочетъ видть его, — и онъ могъ возвратить назадъ ея подарокъ, написать ей грубый отвтъ. Конечно, она очень, очень рада, что онъ не подумалъ о ней такъ, не возвратилъ посылки, а написалъ очень вжливый отвтъ и прислалъ ей на память Шекспира. Онъ не прислалъ ей сказку, книжку съ картинками, а прислалъ ей сочиненіе великаго англійскаго и всесвтнаго писателя Шекспира… Она разсматриваетъ книги, у нея такой самый Шекспиръ, но это все равно, — ей пріятно, она весела, она смется и еще разъ читаетъ письмо и находитъ теперь, что оно очень и очень мило написано… Ей очень нравится простой, но чрезвычайно изящный переплетъ на книгахъ. Она складываетъ томы Шекспира по порядку, открываетъ крышку переплета перваго тома и видитъ что-то написанное не очень красивымъ, но крупнымъ и разборчивымъ почеркомъ. „Помнишь другъ мой, Гордй Петровичъ, — читаетъ она, — какъ ты доказывалъ мн пошлость силлогизма, что сапоги — лучше Шекспира, а Антоновичъ — лучше сапоговъ. Ты тогда впервые познакомилъ меня съ Шекспиромъ, растолковалъ его и научилъ любить его. Приготовляя твои вещи къ отправк, мн хотлось вложить въ нихъ что-либо на память теб обо мн. Я не придумалъ ничего лучшаго, какъ Шекспира, и не съумлъ ничего лучшаго написать, какъ то, что написалъ уже. Я не знаю, почему меня не исключили, хотя я протестовалъ не мене другихъ противъ твоего исключенія. Для тебя земля клиномъ не сошлась, а для меня, недалекаго, быть можетъ и хорошо, что не исключили. Не забывай меня, Гордй Петровичъ. Я всегда любилъ тебя, а теперь я никогда не забуду тебя… Коптевъ“.
Ей нравится прочитанное, она довольна, что онъ ей послалъ подарокъ друга; но она отошлетъ ему его назадъ, онъ приметъ отъ нея назадъ, она попроситъ его объ этомъ дружбою и любовью его товарища. Впрочемъ, она можетъ сдлать лучше. Она пошлетъ ему своихъ три тома, а его пошлетъ только первый, на которомъ надпись друга. Ея одинъ томъ испачканъ кровью, но это ничего, — она можетъ написать ему, что это кровь с-нской Порціи, которая сама себ порзала руку и выпачкала Шекспира кровью изъ этой раны.