„Это нехорошо, совсмъ нехорошо! — весело и громко говоритъ она потомъ. — Александръ Македонскій былъ великій полководецъ, я очень похожа на Порцію, хотя мн только семнадцать лтъ, но книгу все-таки незачмъ пачкать и рану нужно унять… И платье все испачкала, глупая!“

И она поспшно убгаетъ изъ кабинета къ нян, чтобы спросить у няни тряпку и перевязать ею рану.

— Гд это вы, барышня, порзались? Поди чай больно, барышня? — качая головой, удивленно спрашиваетъ няня, перевязывая руку барышни.

— Нтъ, няня! Совсмъ небольно, няня!

— Гд тамъ небольно! Ишь кровь-то не уймешь никакъ, сквозь платокъ-то такъ и просачивается, — и небольно! Плакать-то вамъ, барышня, стыдно, такъ вотъ оно и небольно.

— Да нтъ же, нтъ, няня! Смотри, няня, видишь — небольно! — и она порывисто срываетъ перевязку, смется, машетъ рукой, а кровь изъ раны течетъ теперь толстою струей по обнаженной рук двушки.

Няня, какъ пораженная ужасомъ, стоитъ въ недоумніи, устремивъ испуганные глаза на двушку, а двушка продолжаетъ смяться, потомъ обнимаетъ няню, цлуетъ ее и пачкаетъ кровью платье и лицо няни.

— Няня, няня!.. Посмотри въ зеркало, няня! Посмотри, какая ты нарумяненная! Голубушка, няня, посмотри!

И она ведетъ няню къ зеркалу. Няня удивлена, поражена, забыла, что кровь не унята изъ раны ея барышни, и, какъ автоматъ, идетъ къ зеркалу. Она видитъ въ зеркал веселое и смющееся лицо барышни и подозрительно качаетъ головой, осняетъ себя крестнымъ знаменіемъ и только теперь замчаетъ кровь на своихъ щекахъ и на лбу.

— И меня всю испачкала кровью, бдовая! — серьезно и съ укоромъ обращается она къ барышн и поспшно начинаетъ перевязывать ей руку.

И цлый день Катерина Дмитріевна была весела, долго пла, не такъ скоро уставала отъ чтенія педагогическихъ книгъ, разговоръ съ мачихой и отцомъ казался боле интереснымъ, а няня смшила ее своимъ вопросительнымъ взглядомъ и покачиваніемъ головы. Этотъ случай, какъ слезы, о которыхъ она вспомнила, облегчилъ ее, успокоилъ, — она хладнокровнй относилась во всему и все не такъ теперь мозолило раздраженные ея нервы.

Въ половин пятаго часа того же дня Софья Михайловна и Катерина Дмитріевна похали кататься за городъ. Он катались около часа. Кожуховъ почему-то не выхалъ къ нимъ и Софья Михайловна скучала, но ея падчерица не замчала отсутствія Кожухова и была очень весела, и ея молодая грудь ускоренно дышала свжимъ воздухомъ начинающейся весны.

— Ахъ, мама, какъ мн бгать хочется! — сжимая руку мачих, громко сказала она подъ конецъ катанья.

— Такъ зачмъ же дло стало? — улыбаясь отвчала Софья Михайловна. — Я велю остановиться и ты можешь побгать.

— Давай вмст, мама.

Софья Михайловна согласилась, и он об минутъ десять рзво и шаловливо бгали на перегонки по шоссе.

Возвращаясь съ гулянья и прозжая мимо жалкаго и единственнаго во всемъ город книжнаго магазина, Катерина Дмитріевна попросила мачиху остановиться и, быстро соскочивъ съ экипажа, вошла въ магазинъ.

— Позвольте мн романъ „Феликсъ Гольтъ“ Джорджа Элліота, — спросила она у пожилаго торговца съ громадными очками на толстомъ носу.

— Отдльно у насъ „Феликса“ нту, а есть у насъ „Дло“ за тотъ годъ, когда помщался въ немъ „Феликсъ“. Вы купите „Дло“, такъ тамъ и „Феликса“ найдете, и очень много другихъ интересныхъ статей, — отвтилъ торговецъ и ползъ доставать толстую связку книжекъ „Дда“.

Она не разсматривала другихъ статей, а посмотрла, есть ли въ книгахъ „Феликсъ Гольтъ“, вс ли главы романа въ нихъ, не торгуясь заплатила купцу восемь рублей и сама вынесла связку книгъ въ экипажъ.

Посл обда она принялась за чтеніе романа и читала его до часу ночи, когда окончила его весь. Она обыкновенно ложилась спать не ране полуночи и скоро засыпала, теперь же ей не спалось и въ часъ ночи.

„Но гд же тутъ доказательства? Почему, чтобы быть такой, какъ Эсфирь, нужно выходить замужъ въ такія лта, какъ вышла она за Феликса, въ двадцать три года?… Даетъ уроки, любитъ немножко франтить, хороша собой… Что же еще у ней есть? Чмъ она такая умница?… Она отказалась отъ богатаго наслдства, вышла за бднаго Феликса, полюбила его… Но разв это трудно? Когда полюбишь, разв испугаетъ бдность? Нтъ, нтъ! Я пойду за нищаго, если полюблю его!.. Ну, право, Могутовъ совсмъ не правъ, совтуя любить и выходить замужъ въ двадцать пять лтъ. Можно, можно въ мои лта, можно!.. Мн семнадцать, до двадцати двухъ лтъ нужно жить еще пять лтъ — это ужасно! Нтъ, я не хочу такъ долго ждать, а какъ только влюблюсь, сейчасъ же выйду замужъ!..“

И, поршивъ этотъ трудный для нея вопросъ о возраст любви и брака, она спокойно заснула и спала крпко, почти безъ сновъ, и только разъ, два, мелькомъ, ей являлась во сн няня съ выпачканнымъ кровью лицомъ, съ удивленною физіономіей и съ руками ощупывающими свой носъ.

На утро она проснулась, какъ всегда, въ восьмомъ часу и спокойно принялась за обычныя свои занятія, но къ десяти часамъ въ ея головк опять зашевелились и заволновались безпокойныя мысли. Поршивъ съ однихъ вопросомъ, она задумалась надъ другимъ: кого полюбить, за кого выйти замужъ? И какъ только она задала себ этотъ вопросъ, въ ея воображеніи живо нарисовался образъ Кречетова, и его внезапное объясненіе въ любви въ ней. Она сравниваетъ всхъ своихъ знакомыхъ съ нимъ… У ней мелькаетъ мысль о Могутов теперь сильне, хота она уже мелькала въ ея головк нсколько разъ, когда она думала о Кречетов, о Львов, о прочихъ знакомыхъ своихъ кавалерахъ и когда думала о любви Эсфири къ Феликсу. Безотчетный стыдъ побуждалъ ее бжать его, не думать о немъ, но мысли не слушались ея.