— Кому угодно за карты?… А намъ не почитать ли? — заявила вошедшая въ залу хозяйка.

— Милая, душка, Ирина Андреевна! поиграемъ въ веревочку, пожалуйста, поиграемъ! Такъ было весело, когда мы играли съ вами у генерала. Пожалуйста, поиграемъ! — пристали, чуть не со слезами, гимназистки къ Тотемкиной.

Она согласилась и, вмсто чтенія, завязалась общая игра молодыхъ мужчинъ, дамъ, двицъ и гимназистокъ въ веревочку, а пожилые, вмсто карточной игры, стояли вокругъ играющихъ и любовались игрой. Игра шла бойко; много было шуму, смху и даже крику со стороны гимназистокъ. Игрою завладли Тотемкина, гимназистки, Львовъ, Орцкій, Вороновъ и Лукомскій, но и всмъ остальнымъ было весело наблюдать и вызывать собою всеобщій смхъ, когда, вслдствіе усталости главныхъ игроковъ, наблюдатель нежданно получалъ ударъ по рук, вздрагивалъ и, съ миной „благодарю, не ожидалъ“, отправлялся въ кругъ.

Было половина девятаго. Внутри круга стояла Тотемкина. Одна рука ея поднята и вытянута въ уровень плечъ, какъ будто она дирижируетъ играющими, а другая немного отведена отъ корсажа и чуть-чуть приподнята. Она медленно, какъ бы въ раздумьи, какъ бы крадучись, какъ кошка, обходила кругъ, а манящіе бархатные глаза ея окидываютъ играющихъ беззаботнымъ, смющимся взглядомъ. Изъ игроковъ одни — все вниманіе и веселая сосредоточенность, съ глазами устремленными на нее; другіе — съ безкорыстной и безхитростною любовью смотрятъ на нее и любуются ея прекраснымъ, живымъ, немного зарумянившимся лицомъ, ея стройною фигурой, ея плавными движеніями; третьи — удивлены и поражены ея красотой и, переставъ слдить за игрой, устремили на нее жадные глаза. Къ числу послднихъ принадлежалъ и Орцкій. Онъ, какъ говорится, впился глазами въ двушку, руки его пассивно летали на веревочк и…. „изъ орбитъ его очи лзли, очами онъ пожрать ее хотлъ“. А она, какъ бы замтя его хотніе пожрать ее, быстро оборачивается лицомъ къ нему и звонко, полнымъ размахомъ своей полной и, вроятно, не легкой руки, ударила по рук Орцкаго. Онъ вздрогнулъ, кровь прилила къ его лицу, онъ почувствовалъ боль въ рук, созналъ свой эротическій звокъ, вытянулъ лицо и, немного безсмысленно глядя на играющихъ, говорилъ протяжно: „о, да! — о, да!“ Неудержимый, заразительный хохотъ раздался въ зал. Смялись вс,- смялись надъ Орцкимъ, надъ его страстнымъ звкомъ, надъ его немного глупою миной, надъ протяжнымъ „о, да! — о, да!“, надъ смлымъ ударомъ, надъ самой Тотемкиной, которая, скрестивъ по-наполеоновски руки, съ шутливо-сострадательною миной „извините“ и съ смющимся укоромъ въ глазахъ „такъ нельзя смотрть“, — смотрла на него…. Орцкій внутри круга былъ смшонъ при его высокомъ рост, при черезчуръ наивномъ желаніи схитрить, провести непріятеля, сдлать удачный обходъ и при постоянной неудач….

Часы медленно начали бить девять. Тотемкина отошла отъ круга и начала прощаться съ хозяиномъ и хозяйкой. Ее удерживали, гимназистки, чуть не плача, просили еще поиграть, но все было напрасно. Кавалеры предлагали себя въ проводники, хозяева предлагали экипажъ, но она отказалась отъ того и отъ другаго. Замтно было, что она сильно торопилась уходить и даже забыла проститься со многими изъ гостей Духовскихъ.

По уход Тотемкиной вечеръ пошелъ старою колеей: солнце скрылось и возвратился сренькій осенній денекъ.

— Я вамъ не договорилъ, какимъ образомъ мы, офицеры генеральнаго штаба, получали навыкъ обстоятельно и хорошо говорить, — разсказывалъ Духовскій своему новому знакомому, Львову. — Нужно вамъ пояснить, что умнье хорошо говорить такъ же необходимо для насъ, офицеровъ генеральнаго штаба, какъ и для адвоката, профессора, оратора парламентарія я того мннія, что умть хорошо говорить необходимо всмъ людямъ дла. Представьте себ, что, положимъ, мн поручено составить планъ сраженія и подыскать для него подходящую мстность въ извстномъ район. Хорошо. Я исполнилъ прекрасно возложенную на меня обязанность, не упустилъ ни одной подробности и ни одной могущей произойти случайности, изложилъ все на бумаг точно и обстоятельно, приложилъ прекрасный планъ, — что же, вы думаете, будетъ принятъ мой планъ сраженія?

Львовъ неопредленно пожималъ плечами. Онъ плохо слушалъ, такъ какъ его голова занята была Тотемкиной. Онъ старался разгадать ея характеръ и сравнивалъ съ нею Катерину Дмитріевну Рымнину.

— Конечно, вы скажете, — продолжалъ Духовскій, — что если планъ обстоятеленъ, точенъ и не упущены случайности, то будетъ принятъ и авторъ награжденъ. Нтъ, — скажу я вамъ, — нтъ!.. Потому нтъ, что вы должны еще выдержать критику, оппонировать, защищать вашъ планъ. Какъ же вы это сдлаете, не умя говорить? Конечно, безъ дара слова вы спасуете, не съумете защищать, неудачнымъ выраженіемъ разозлите оппонента и слушателей, и вашъ планъ не только не будетъ принятъ, вы не только не будете награждены, но еще и многое потеряете по служб, хотя, быть-можетъ, планъ вашъ былъ прекрасенъ… Понятно вамъ теперь?

Львовъ кивалъ головой, хотя голова его исключительно занята была сравненіемъ и онъ приходилъ къ заключенію, что Катерина Дмитріевна — ангелъ, которому никогда не придетъ на мысль возстать, протестовать, а Тотемкина — ангелъ, который легко можетъ превратиться въ дьявола, если только она уже и теперь не „прекрасна какъ ангелъ небесный, какъ демонъ коварна и зла“.

— Вотъ, — продолжалъ Духовскій, — чтобы пріучить себя къ умнью хорошо говорить, находчиво и безъ вульгарныхъ выраженій, мы, офицеры генеральнаго штаба, длали такъ. Разъ въ недлю мы, товарищи по курсу, собирались вс вмст и обязаны были по очереди говорить не мене двухъ часовъ на первое попавшееся слово лексикона. Потомъ начиналась критика всхъ противъ одного. Потомъ баллотировкою присуждалась отмтка. И надо вамъ замтить, что мы дорожили хорошею отмткой здсь, въ кругу товарищей, больше, чмъ даже отмткой на экзамен у профессора. Для этого мы слдили за литературой всевозможныхъ родовъ спеціальностей, не упуская также и общечеловческой литературы.

— „Гувернантка, — думалъ въ это время Львовъ, — а сколько важности, такту, умнья… Откуда это? Унаслдованная привычка, или пріобртено наблюденіемъ и силою характера?“

— Я вамъ лучше всего поясню это примромъ, — продолжалъ Духовскій. — Мн попалось въ лексикон слово морковь. На это слово, не спорю, ботаникъ можетъ проговорить не только два, а и боле часовъ, но обыкновенно образованный человкъ, не приготовленный къ умнью говорить, и въ пять минутъ исчерпаетъ предметъ, а я говорилъ ровно два часа!.. Я началъ такъ: „Морковь, милостивые государи, растеніе изъ семейства зонточныхъ. Я долженъ, въ сожалнію, сознаться предъ вами въ моемъ незнаніи латинскаго языка, — я не могу назвать вамъ латинскаго названія этого растенія и этого семейства. Я признаю….“

Но авторъ боится удлинять романъ передачей полной рчи Духовскаго о моркови. Скажу только, что онъ говорилъ о ней прекрасно и не пропустилъ ничего. Онъ коснулся значенія древнихъ языковъ, какъ предметовъ классическаго образованія и какъ необходимыхъ въ медицин, ботаник и т. д.; коснулся реальнаго образованія и отдалъ должное ему и его необходимости для жизни; изложилъ процессъ питанія животныхъ, коснулся кухни вообще и солдатской въ особенности; объяснилъ значеніе сахара, какъ суррогата спирта, и моркови, какъ суррогата сахара; коснулся консервовъ и довольствованія арміи пищей въ мирное и въ военное время и опять коснулся консервовъ и т. д., и т. д. говорилъ онъ Львову о моркови до самаго ужина.