За ужиномъ Львовъ, избгая сосдства хозяина и получивъ сразу отвращеніе къ моркови, сидлъ рядомъ съ женою доктора. Онъ распрашивалъ у нея про Тотемкину и услышалъ отъ нея приблизительно слдующее:

Она — дочь когда-то очень богатыхъ и аристократическихъ дворянъ, но въ настоящее время сирота, ровно ничего не иметъ и служитъ гувернанткою, какъ и ея старшая сестра. Об получили хорошее, даже блестящее домашнее образованіе, но, при бдности, старшая сестра — такая же когда-то красавица и умница — уже старая два, за тридцать лтъ.

— А въ нашъ вкъ, — такъ продолжала разсказъ докторша, — когда хорошіе мужчины ищутъ невстъ съ приданымъ, та же участь грозитъ и младшей сестр. Впрочемъ, она сама виновата. Порядочные мужчины избгаютъ ея: боятся, что влюбятся и будутъ потомъ несчастны на всю жизнь… Вы замтили, конечно, какія у ней барственныя замашки? А сколько кокетства! Она готова повиснуть на шею первому попавшемуся мужчин, если только есть шансы женить его на себ и если только онъ не бденъ.

— Скажите!.. А мн она показалась серьезной. Почти не улыбается, только глаза иногда смются, — сказалъ Львовъ.

— А этого мало? — живо сказала докторша. — Вы, мужчины, никогда не будете знать женщинъ. Въ глазахъ-то все кокетство и заключается! Я сама была двушкой я скажу вамъ, что когда строишь разныя улыбочки, гримасничаешь, то этимъ только маскируешь скуку, скрываешь непонятное, уклоняешься отъ отвта, и все только для того, чтобы не покраснть. А вотъ когда узнаешь жизнь, пооботрешься, бросишь эти улыбочки и ужимочки, которыя мужчины, по своей близорукости, считаютъ за кокетство, и начнешь глазами играть, не хуже Тотемкиной, — тогда-то и начинается настоящее, систематическое кокетство, которое вамъ, мужчинамъ, нравится, но отъ котораго вамъ боле всего грозитъ бда. Это — врный признакъ, что двушка понимаетъ все не хуже замужней дамы….

Ирина Андреевна Тотемкина, выйдя отъ Духовскихъ, очень скорою походкой направилась къ городскому саду. Ночь по-прежнему была лунная, по небу верхнимъ втромъ, незамтнымъ на земл, гнались на востокъ частые клочки бловато-синихъ облаковъ. Они то набгали на луну, закрывали ее собой и темне длалось на земл, то покрывали луну прозрачною дымкой и она плыла подъ ними, какъ подъ вуалью, то скоро и вдали проносились мимо луны, то только чуть-чуть касались ея.

Когда Тотемкина вошла въ садъ и дошла до главной аллеи, полицеймейстеръ, уже съ полчаса гулявшій по алле и нетерпливо посматривавшій часто на часы, замтилъ ее и торопливою походкой подошелъ къ ней.

— Добрый вечеръ, Ирина Андреевна! — началъ полицеймейстеръ нжно и потому пискливо. — Заставили меня, старика, долгонько продежурить. Но я зналъ, что ваше слово — законъ. Холодно было ногамъ, а не убжалъ, — зналъ, что придете….

— Извините. Я опоздала всего на семь минутъ, — доставъ часы и глядя на нихъ, говорила Тотемкина. — Какъ свтло! На моихъ маленькихъ часахъ видны минуты!.. Все бжитъ, — глядя на небо, продолжала она, — и облака, и мсяцъ, только въ разныя стороны. Не правда ли, какъ хорошо?

Полицеймейстеръ стоялъ съ вопросительно-нетерпливою миной на лиц: ему пора быть съ вечернимъ рапортомъ у губернатора, ему нуженъ точный отвтъ отъ Тотемкиной, онъ съ сильнымъ нетерпніемъ ждетъ ея отвта, — а она говоритъ чортъ знаетъ что и онъ, чортъ знаетъ чего, слушаетъ и не спрашиваетъ!

— Да…. Прекрасная ночь…. Дйствительно, изволили врно замтить: все бжитъ — и облака бгутъ, и мсяцъ бжитъ, — досадливо крутя усы, неопредленно говорилъ полицеймейстеръ. — И знаете ли, — боле живо заговорилъ онъ, — и мн бжать нужно, хотя было бы очень пріятно пройтись съ такой обворожительною барышней и въ такую очаровательную ночь. Но долгъ службы, — нужно торопиться къ….

— Вамъ съ вечернимъ рапортомъ къ начальнику губерніи? — перебила его Тотемкина. — „Когда я завтра пойду съ вечернимъ рапортомъ къ его превосходительству, вы дадите мн вашъ отвтъ и я прежде всего отрапортую его и утшу нашего любящаго, добраго губернатора…“, такъ? — подражая слегка голосу полицеймейстера, передала она вчерашнія его слова.

— Совершенно-съ врно изволите говорить. Я знаю, что вы не захотите обидть его превосходительство, — онъ такъ добръ, такъ любитъ васъ…. Вы не захотите обидть его превосходительство. Я утшу и обрадую его вашимъ отвтомъ, — говорилъ полицеймейстеръ, причемъ лицо его улыбалось.

Она не видла его улыбки, — она устремила глаза на небо и смотрла на облачко, изъ-подъ котораго торопливо выплывала луна. Вотъ она покрылась вуалью жиденькаго хвоста облачка, вотъ она совершенно освободилась и, ясная и спокойная, понеслась навстрчу новому, набгавшему на нее, облачку.

— Такъ вы торопитесь? — спросила она.

— Не я-съ, а его превосходительство. Онъ теперь въ большомъ нетерпніи, въ большомъ нетерпніи!.. У меня только рапортъ, долгъ службы, а у его превосходительства — тревога сердца, неизвстность чувствъ, счастье, такъ сказать, всей жизни! — съ чувствомъ говорилъ полицеймейстеръ.