«Какъ мн сть хочется!» — отходя отъ моста, оказалъ онъ громко и, пройдя мостъ, вошелъ въ первую мелочную лавочку. За прилавкомъ сидлъ рябой лавочникъ, въ рубах на выпускъ и въ растегнутомъ жилет вмсто сюртука.

— Дадите мн три фунта хлба полублаго и два фунта ветчины за это портмоне? — сказалъ Могутовъ, показывая лавочнику не новый, но совершенно цлый портмоне, за который онъ полгода назадъ заплатилъ рубль двадцать копекъ.

Лавочникъ взялъ портмоне, осмотрлъ его снаружи, открылъ, осмотрлъ внутри, засунулъ въ каждое отдленіе пальцы и долго возился ими тамъ; потомъ вынулъ изъ своего кармана грязный, старый, маленькій портмоне и долго посматривалъ то на свое, то на Могутовское.

— Можно, — сказалъ одъ наконецъ и началъ перерзывать цлый хлбъ пополамъ.

— Три фунта съ осьмой, да пущай, — сказалъ лавочникъ, взвсивъ одну половину хлба. — Два фунта съ лишнимъ, да пущай, — сказалъ онъ опять, когда отвсилъ кусокъ ветчины.

«Вотъ теперь сядемъ подъ деревомъ, да и закусимъ», — думалъ Могутовъ, выходя изъ лавки съ хлбомъ и ветчиной, завязанными въ носовой платокъ… Онъ слъ подъ деревомъ въ Петровскомъ парк. Мсто не было глухое, видна Малая Нева, шагахъ въ тридцати — шоссе на Петербургскую сторону, по шоссе двигались, хотя и не часто, прозжавшіе и пшеходы. Онъ сидлъ лицомъ къ шоссе и лъ хлбъ и ветчину, поглядывая по сторонамъ. Ему хотлось не думать о Лели и, глядя на людей, возбудить въ голов мысли не о себ и не о ней; но не слушалась голова и только Лелей была волна она.

«Какъ бы я то прокатилъ тебя, Леля, въ такой лодочк!.. Я бы не занимался для себя только, а работалъ бы на сторон: давалъ уроки, чертилъ, переписывалъ…. Зарабатывалъ бы еще рублей тридцать пять, а на пятьдесятъ, шестьдесятъ рублей въ мсяцъ мы съ тобой славно зажили бы… Какой бы я тебя умницей сдлалъ! Ты бы брала уроки музыки, упражнялась въ языкахъ, а тамъ и сама помогала бы заработывать деньги: ты вдь у меня умницей была, доброй, послушной и смлой…. Черезъ три года — конецъ ученію, я — техникъ, и хорошій техникъ, вольный казакъ, дорога широкая…. Но отчего же нтъ тебя? Отчего не пишешь ты къ Гордюш?… Ушла, наврно ушла, изъ С-ля. Но гд же ты, моя дорогая? Жива ли? Или…» Голова его сама собой наклонилась, челюсти перестали жевать, лицо стало злымъ, руки безсознательно сжимали хлбъ и ветчину…. Онъ тряхнулъ головой, началъ скоро и жадно сть и пристально всматриваться кругомъ. Онъ смотритъ на рку; но широкая, покрытая блестящею зыбью, рка не вызываетъ въ немъ мыслей. Онъ смотритъ на берегъ, видитъ у берега лодку — и въ голов опять рисуется лодочка съ рулевымъ въ шляп «голубка», но онъ силой гонитъ прочь и лодочку, и рулеваго.

«Не примутъ ли меня дней на десять въ перевозчики? — говоритъ онъ громко. — Я пробовалъ грести въ Колпин,- кажется, хорошо… Вотъ помъ, отдохну, да и отправлюсь на набережную… Сперва нужно къ Уржумцеву. Хорошо, если есть деньги, а если нтъ?… И безъ денегъ уйду пшкомъ. Тамъ регулярно уже устроимся, мысли глупыя не ползутъ въ голову».

Онъ смотритъ направо отъ себя и видитъ правильные ряды крупнаго гранита — камня, сложеннаго въ полукубики, а позади — человкъ десять рабочихъ, въ однхъ рубахахъ и шароварахъ, съ подвязанными мочалою волосами, чтобы втеръ не забрасывалъ волосъ на глаза, съ обвернутыми въ тряпки ногами. Они брали камни, клали ихъ между ногъ и разбивали ихъ желзными молотами.

«Попробую я камень бить съ ними, — громко говорилъ онъ. — Пойду, разспрошу, и если что, то и того… Не вздумай только, мой милый, съ ними такъ разговоривать, — Боже тебя сохрани! Говори рчью, какая у тебя есть: ложь — всегда ложь, т. е. вещь никуда негодная…» И онъ, завернувъ остатокъ хлба и ветчины въ платокъ, направился къ рабочимъ у камней.

— Богъ въ помощь! — сказалъ онъ, подойдя, къ рабочимъ.

— Спасибо!.. Благодаримъ покорно! — сказали въ отвтъ нкоторые изъ нихъ.

Онъ началъ разсматривать рабочихъ. Наклоненныя лица ихъ плохо видны и онъ прежде всего увидлъ ихъ темно-желтыя, грязныя груди, видныя чрезъ разстегнутый воротъ рубахи, потомъ — голыя до локтей руки. Онъ сравниваетъ свои руки съ руками рабочихъ, такъ какъ все дло въ рукахъ при бить камня. У трехъ рабочихъ были толстыя, сильно мускулистыя руки, которыя онъ находилъ гораздо сильне своихъ, но руки остальныхъ кажутся ему почти такими, какъ и его. «Но у меня нтъ такихъ толстыхъ, налитыхъ кровью и такъ сильно выдавшихся изъ-подъ кожи жилъ, какъ у нихъ, — думаетъ онъ, продолжая разсматривать рабочихъ. — А работа не легкая!.. Какъ она окарявила ваши грязные пальцы и сколько пальцевъ со струпьями запекшейся крови! Какъ порваны на васъ рубахи и какое темно-желтое, грязное тло видно сквозь прорхи рубахъ!..»

Онъ старается разглядть ихъ лица, но видно только, что лица чисто-русскія, скуластыя, одно — съ большою, густою бородой, а у остальныхъ — небольшія, жиденькія бородки; у всхъ длинные волосы на голов и подвязаны мочалкой.

Прошло минутъ пять. Рабочіе молча дробили камень.

— Для-че опосля «Богъ въ помощь» «спасибо» сказываютъ, а нтъ, что «работать просимъ?» — сказалъ одинъ изъ рабочихъ, кладя молотъ. Онъ раздвинулъ широко ноги, поёрзалъ на сидньи, лниво всталъ, потянулся, поднялъ лицо вверхъ, посмотрлъ на солнце и, усмхнувшись, сказалъ:- «Хлбъ да соль», такъ — «милости просимъ», а «Богъ въ помощь», такъ — «покорно благодаримъ!» — Онъ посмотрлъ на Могутова и пошелъ, почесывая спину, въ лсъ.

— Чудакъ! — кладя новый камень между ногъ, началъ бородатый.- да — не работа… А и палитъ!.. Кажись, къ вечеру дло, а палитъ.

— Втра жару гонитъ, дядя, — бойко кладя молотъ и порывисто засовывая руку въ карманъ шароваръ, пояснилъ парень, моложе всхъ по виду. — А ну, родная, прочисти глотку! — И онъ вынулъ трубку, досталъ прямо изъ кармана щепотку махорки, растеръ ее между ладонями и набилъ ею трубку.

— Знать курить захотлъ, Яша? — хрипло сказалъ самый тощій по виду рабочій.

— А ты думалъ нюхать?.. Гляди, ребята, Птаха нюхать захотлъ.

— А ты што же, касатка, не сказала, — я бы-те въ лсъ взялъ понюхать! — сказалъ тотъ, который ходилъ въ лсъ, возвратясь оттуда.

Вс рабочіе, кром худаго Птахи, засмялись.

— Ай да Митро! — сказалъ одинъ изъ нихъ при этомъ.

— А ну, Птаха, добудь огня: трахни дюже по камню, чтобъ огонь показался, — сказалъ опять Дмитрій, доставая изъ кармана трубку и новенькій ситцевый кисетъ.

— На-те огня, закуривай! — сказалъ молодой и наиболе здоровый по вмду парень, и, ухорскя, высоко поднявъ молотъ, онъ со всего плеча трахнувъ имъ по камню. Огонь брызнулъ, камень разлетлся въ разныя стороны мелкими кусками и одинъ изъ нихъ долетлъ до ногъ Птахи.