Рассчитывая пробыть в Бате не менее двух месяцев, мистер Пиквик счел за лучшее снять на это время для себя и для друзей своих частную квартиру. Ему удалось приискать за сравнительно небольшую цену целый верхний этаж на улице Ройял-Кресент, где места оказалось больше, чем было нужно для пиквикистов, и потому мистер Даулер и его супруга предложили занять у них спальню и гостиную. Предложение это было тотчас принято, и в течение трех дней все разместились в новой квартире. После этого мистер Пиквик стал с крайним усердием пить воды. Он выпивал четверть пинты перед завтраком и поднимался на холм; и четверть пинты после завтрака и спускался с холма. После каждой четверти пинты мистер Пиквик торжественно объявлял, что чувствует себя гораздо лучше, чему друзья его искренне радовались, хотя до сей поры и не подозревали, что его здоровье требует поправки.

Большая галерея — это просторная зала, украшенная коринфскими колоннами, балкончиком для оркестра, часами Томпиона, статуей Нэша и золотой надписью, на которую должны обращать внимание все отдыхающие, ибо она взывает к их милосердию. Здесь находится большой бювет с мраморной вазой, из которой служитель черпает воду, и множество желтоватых стаканов, из которых курортники ее пьют.

Каждое утро все стойкие потребители воды, в том числе и мистер Пиквик, встречались в галерее, пили свою четверть пинты и делали моцион. После полудня лорд Мютенхед и почтенный мистер Краштон, вдовствующая леди Снафенаф, полковница Вугсби, и все великие люди, и все пьющие по утрам воду встречались большим обществом. Затем они отправлялись на прогулку, кто пешком, кто в экипаже, кто в батском кресле, и опять встречались. Затем джентльмены разбредались по читальням и встречались группками. Затем они расходились по домам. Если в этот день был спектакль, они могли встретиться в театре; если было вечернее собрание, они встречались в залах; если не было ни того, ни другого, они встречались на следующий день.

После одного из дней, проведенных таким образом, мистер Пиквик, когда все остальные удалились на покой, делал записи в своем дневнике, как вдруг кто-то тихо постучался в его дверь.

— Простите, сэр! — произнесла хозяйка квартиры, миссис Крэддок. — Вам больше ничего не угодно?

— Нет, ничего, сударыня, — ответил мистер Пиквик.

— Моя служанка легла спать, — продолжала хозяйка, — а мистер Даулер был так добр, что обещал посидеть до прихода миссис Даулер, так как она не поздно вернется домой, я и думала, что, если вам ничего не угодно, мистер Пиквик, мне можно идти спать.

— Безусловно, сударыня, — ответил мистер Пиквик.

— Покойной ночи, сэр.

Миссис Крэддок заперла дверь, а мистер Пиквик снова принялся писать.

Через полчаса мистер Пиквик тщательно промокнул последнюю страницу, закрыл тетрадь, вытер перо о подкладку фалды своего фрака, положил рукопись в ящик письменного стола и, взяв свечу, отправился в свою спальню.

По заведенному обычаю, он остановился у двери мистера Даулера и постучался, чтобы пожелать ему доброй ночи.

— А! Идете спать? — отозвался мистер Даулер. — Хотелось бы и мне. Отвратительная ночь. Ветер.

— Да, сильный, — согласился мистер Пиквик. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Мистер Даулер опять уселся перед камином, выполняя свое опрометчивое обещание дождаться жены.

Трудно себе представить что-либо более мучительное, чем ожидание кого-то, в особенности если этот кто-то где-то развлекается. Вы невольно думаете о том, как быстро летит для него время и как томительно оно тянется для вас; и чем больше вы об этом думаете, тем слабее становится ваша надежда на его скорое возвращение. Часы тикают так громко, когда вы бдите в одиночестве, и вам кажется, что все тело опутывается паутиной. Сперва что-то щекочет ваше правое колено, затем то же ощущение возникает в левом. Не успеваете вы переменить положение, как чесотка перекидывается на руки; когда руки и ноги уже выкручены самым немыслимым образом, рецидив зуда неожиданно начинается в носу, который вы терзаете так, будто хотите оторвать, что вы, наверно, и сделали бы, если бы могли. С глазами тоже сплошные неприятности, а пока вы снимаете нагар с одной свечи, на другой он вырастает на полтора дюйма.

Именно таково было состояние мистера Даулера, когда он сидел перед камином, исполненный благородным негодованием на бесчеловечность людей, чьи развлечения заставляли его бодрствовать. Не прибавляло ему радости и сознание, что он сам сочинил, будто у него болит голова, лишь бы остаться дома. Наконец, после того как он несколько раз клевал носом, рискуя ткнуться им в раскаленную каминную решетку, мистер Даулер решил прилечь в задней комнате, разумеется, не для того, чтобы заснуть...

— Я сплю крепко, — говорил себе мистер Даулер, с наслаждением растягиваясь на кровати, — и мне нельзя засыпать. Конечно, я услышу отсюда стук в дверь. Да, разумеется, я слышу колотушку ночного сторожа. Вот он прошел. Теперь звук слабее. Еще слабее. Он повернул за угол...

С этой мыслью мистер Даулер повернулся на бок и заснул.

В ту минуту, когда часы пробили три, на Ройял-Кресент показался портшез, несомый ветром и двумя носильщиками — толстым коротышкой и тощим верзилой, которым стоило огромного труда удерживать в перпендикулярном положении свои тела, не говоря уж о портшезе. Здесь, на высоком месте, да еще на изогнутой полумесяцем улице, где ветер взвивался вихрями, словно стремясь вырвать булыжники из мостовой, ярость стихии была ужасна. Поэтому носильщики с радостью поставили портшез и громко постучали в дверь.

Подождали немного, но никто не выходил.

— Должно быть, все слуги в объятиях Ромфея, — сказал низенький носильщик, грея руки у факела ночного проводника.

— Постучите, пожалуйста, еще раз, — попросила миссис Даулер из глубины портшеза. — Постучите, пожалуйста, два или три раза.

На повторный стук опять никто не отозвался. В доме по-прежнему царили мрак и тишина.

— Ах, господи! — вскричала миссис Даулер. — Будьте так добры, постучите еще.

— Нет ли здесь звонка, сударыня? — спросил носильщик.