— Мистер Уэллер, — сказала миссис Крэддок утром этого чреватого событиями дня, — вам письмо.

— Это довольно странно, — отозвался Сэм. — Боюсь, не стряслось ли чего, потому что не припомню в кругу своих знакомых джентльмена, который был бы способен написать письмо.

— Может, случилось что-нибудь чрезвычайное, — заметила миссис Крэддок.

— Должно быть, и впрямь чрезвычайное, раз мои друзья принялись писать письма, — ответил Сэм, покачивая с сомнением головой. — Не иначе землетрясение, как сказал молодой джентльмен, когда у него сделался припадок падучей. От родителя не может быть, — продолжал Сэм, рассматривая адрес. — Он пишет печатными буквами, потому что учился по расписаниям в конторах пассажирских карет. Очень странно. Откуда же может быть это письмо? Бумага с золотым обрезом, — сказал он, вскрывая конверт, — бронзовый сургуч, припечатано ключом.

И с сосредоточенным лицом мистер Уэллер медленно прочел:

«Общество избранных лакеев Бата свидетельствует свое почтение мистеру Уэллеру и просит его почтить сегодня своим посещением дружеское сваре, состоящее из вареной бараньей ноги с обычным гарниром. Сваре будет на столе пунктуально в половине десятого».

К этому была приложена следующая записка:

«Мистер Джон Смаукер, джентльмен, имевший удовольствие встретить мистера Уэллера у общего знакомого, мистера Бентама, несколько дней тому назад, имеет честь препроводить мистеру Уэллеру сие приглашение. Если мистер Уэллер посетит мистера Джона Смаукера в 9 часов, мистер Джон Смаукер будет иметь удовольствие представить мистера Уэллера остальному обществу.

(Подписано) Джон Смаукер».

Письмо было адресовано: «— Уэллеру, эсквайру, у мистера Пиквика», а в левом углу конверта в скобках было написано: «черный ход», в качестве инструкции почтальону.

— Да... — произнес Сэм. — Это сильно! Вареную баранью ногу они называют сваре. Хотелось бы знать, как же они называют жареную ногу?

Но не входя в обсуждение этого пункта, Сэм отправился к мистеру Пиквику просить позволения отлучиться на весь вечер. Получив его согласие и ключ от наружной двери, Сэм Уэллер несколько ранее назначенного срока вышел из дома и не спеша побрел в сторону Куин-сквер. Подойдя к месту обитания мистера Джона Смаукера, он сразу увидел этого джентльмена, который стоял, прислонившись напудренной головой к фонарному столбу, и курил сигару в янтарном мундштуке.

— Как поживаете, мистер Уэллер? — произнес Джон Смаукер, элегантно приподнимая шляпу.

— Тяну помаленьку, — ответил Сэм. — А вы себя как чувствуете, уважаемый приятель?

— Так себе! Жизнь я веду слишком рассеянную! Соблазн, знаете ли, мистер Уэллер.

— Понятное дело, — кивнул Сэм.

— Брошен в самый водоворот светской жизни, мистер Уэллер, — сказал мистер Джон Смаукер со вздохом.

— Ужасно! — заметил Сэм.

— Но что поделать? — продолжал мистер Джон Смаукер. — Если судьба открывает вам путь к общественной жизни и к общественному положению, вы должны знать, что вас ждут искушения, которые другим неведомы.

— Точь-в-точь это самое говорил мой дядя, когда вышел на общественную арену, открыв питейное заведение, — подхватил Сэм. — И старый джентльмен был прав: меньше чем в три месяца он упился до смерти.

Мистер Джон Смаукер почувствовал себя глубоко задетым этим сравнением, но у Сэма было такое невозмутимо спокойное лицо, что он счел за лучшее смягчиться.

— Пожалуй, нам пора идти, — сказал Джон Смаукер, справляясь с медным хронометром, который покоился в глубине кармана для часов и был извлечен на поверхность посредством черного шнурка.

— Пожалуй, — ответил Сэм, — а не то они переварят сваре, так что весь вкус пропадет.

— Пили вы воды, мистер Уэллер? — спросил по дороге его спутник.

— Один раз.

— Что вы о них скажете, сэр?

— Мне они показались на редкость противными.

Сделав это признание, Сэм, к великому ужасу мистера Джона Смаукера, начал свистеть.

— Вот сюда, сюда, мистер Уэллер! — сказал его новый друг, видимо, с облегчением сворачивая на одну из боковых улиц. — Скоро будем на месте.

Дойдя до маленькой овощной лавки, мистер Джон Смаукер шагнул внутрь; за ним следовал Сэм, делавший за его спиной выразительнейшие гримасы, свидетельствовавшие о том, что он находился в самом завидном расположении духа. Пройдя через лавочку, они попали в небольшую гостиную, где перед глазами мистера Уэллера развернулась полная великолепия картина.

Посредине комнаты стояли два сдвинутых стола, накрытых тремя или четырьмя скатертями различных возрастов и степеней загрязненности. На них лежали ножи и вилки на семь или восемь персон. У одних ножей ручки были зеленые, у других — красные, у третьих — желтые; а так как все вилки были черные, сочетание цветов получалось потрясающее. Тарелки в соответствующем количестве грелись за решеткой камина, перед которым грелись и сами гости. Среди них самой важной и замечательной персоной был плотный джентльмен в ярко-малиновом кафтане с длинными полами и в ослепительно красных коротких штанах. Он, по-видимому, только что вошел, потому что на голове у него была треуголка, а в руках — длинный жезл, какие можно видеть у джентльменов его профессии, когда они стоят на запятках карет.

— Смаукер, дружище, вашу лапу, — сказал джентльмен в треуголке.

Мистер Смаукер коснулся мизинцем правой руки соответствующего мизинца джентльмена в треуголке и заявил, что несказанно рад видеть его в цветущем здравии.

— Ну вот, все говорят, что у меня превосходный вид, — ответствовал джентльмен в треуголке, — и это какое-то чудо. Последние две недели мне приходится по два часа в день катать в кресле нашу старуху, а если постоянного созерцания застежки на спине ее старого блеклого платья недостаточно для того, чтобы вогнать человека в черную тоску, пусть мне три месяца не платят жалованья.