— Отнюдь, — заверил мистер Пиквик.

— В таком случае пожалуйте со мной, — сказал Рокер, надевая шляпу с великой поспешностью, — мы уладим это дело в пять минут. Господи, почему вы с самого начала не сказали, что не поскупитесь?

Дело, как предсказывал тюремщик, уладилось быстро. Арестант Канцлерского суда пребывал в тюрьме достаточно долго, чтобы потерять друзей, состояние, семью и счастье и приобрести право на отдельную камеру. Но так как он частенько нуждался в куске хлеба, то с восторгом выслушал предложение мистера Пиквика и охотно согласился уступить ему свое помещение в полное и безраздельное владение за двадцать шиллингов в неделю, из каковой суммы он обязывался выплачивать отступные тем, кто еще мог попасть на сожительство в этот номер.

Вслед за сим мистер Рокер приступил к оборудованию камеры с таким усердием, что в самое короткое время она была снабжена ковром, полудюжиной стульев, столом, кушеткой, служившей кроватью, чайником и другими мелкими принадлежностями, предоставленными за весьма умеренную плату — двадцать семь с половиною шиллингов в неделю.

— Что еще мы можем сделать для вас? — осведомился мистер Рокер, озираясь вокруг с великим удовлетворением и весело побрякивая зажатыми в кулаке монетами, полученными за первую неделю.

— Вот еще что! — ответил мистер Пиквик, размышлявший о чем-то в продолжение нескольких минут. — Нет ли у вас тут кого-нибудь, кого можно было бы посылать с поручениями и тому подобное?

— В город? — спросил мистер Рокер.

— Да, кого-нибудь, кто мог бы выходить отсюда, — не из арестованных.

— Есть тут один забытый богом, — сказал Рокер. — У него приятель сидит на «бедной стороне», так он рад бегать по всякому такому делу; уже два месяца они здесь. Послать его к вам?

— Будьте любезны, — попросил мистер Пиквик. — Впрочем, погодите. Вы говорите — «бедная сторона»? Мне бы хотелось туда заглянуть. Я сам пойду к нему.

«Бедной стороной» в долговой тюрьме, как показывает уже наименование, называется та ее часть, где содержатся должники, пребывающие в состоянии самой отчаянной нищеты. Арестант, отправляемый на «бедную сторону», не платит ни за камеру, ни сожительских. Его взносы при вступлении в тюрьму и при выходе из нее сводятся к минимуму, и он получает право на долю в некотором скудном количестве пищи, которая приобретается на ничтожные пожертвования, изредка поступающие по завещанию благотворителей. Еще памятно время, когда в стене Флитской тюрьмы было что-то вроде железной клетки, в которой стоял изможденный человек и, побрякивая кружкой с деньгами, восклицал заунывным голосом: «Не забывайте бедных должников! Не забывайте бедных должников!» Сбор из этой кружки, когда таковой бывал, делился между нищими узниками, и арестанты «бедной стороны» по очереди исполняли эту унизительную обязанность.

Мистер Пиквик, взбираясь по узкой лестнице, на нижней площадке которой Рокер его покинул, размышлял об этом печальном предмете и довел себя до такой степени волнения, что влетел в помещение, в которое он был направлен, прежде чем успел дать себе отчет, где он и зачем.

Общий вид комнаты сразу вернул его к действительности. Лишь только мистер Пиквик поднял глаза на фигуру человека, задумчиво склонившегося над убогим камином, шляпа выпала у него из рук и он остолбенел и онемел от изумления.

Оборванный, без верхнего платья, в простой желтой коленкоровой рубашке, с длинными волосами, свисавшими на лицо, с чертами, искаженными страданием и голодом, подперев голову рукой и устремив взгляд в огонь, перед ним — как воплощение нищеты и уныния — сидел мистер Альфред Джингль.

Рядом с ним, равнодушно прислонившись к стене, стоял коренастый житель села, похлопывавший старым охотничьим хлыстом по сапогу, украшавшему его правую ногу, — левая была засунута в старую туфлю. Лошади, собаки и пьянство — вот что привело его сюда. На сапоге его была ржавая шпора, которой он то и дело вспарывал воздух, произнося при этом междометия, какими наездники понукают лошадей. Он воображал в эту минуту, будто участвует в бешеных скачках с препятствиями.

У противоположной стены комнаты на небольшом деревянном ящике сидел старик; глаза его были прикованы к полу, а лицо застыло в выражении глубочайшего, безнадежнейшего отчаяния. Маленькая девочка, его внучка, суетилась около него, стараясь с помощью тысячи своих детских хитростей завладеть его вниманием; но старик не видел и не слышал ее. Голос, который был для него музыкою, и глаза, которые были светом, не могли пробудить его к жизни. Руки и ноги у него тряслись от болезни, его чувства были парализованы.

В камере находились еще два или три человека, которые, сбившись в кучку, шумно беседовали. Была здесь и женщина, истощенная и увядшая, жена заключенного. Она с большой заботливостью поливала засохший остов растения, которое, очевидно, уже не могло покрыться зеленой листвой; это занятие было символом тех обязанностей, которые она выполняла здесь.

Такова была картина, представившаяся глазам мистера Пиквика, когда он изумленно огляделся вокруг себя. Шаги человека, быстро вошедшего в комнату, привлекли его внимание. Обернувшись к дверям, мистер Пиквик оказался лицом к лицу с вновь прибывшим, и в нем сквозь лохмотья, грязь и нищету он признал Джоба Троттера.