— Нельзя ли попозже, сэр?

— Конечно, — ответил мистер Пиквик, — но почему не сейчас?

— Лучше бы потом, сэр.

— Почему?

— Потому что... потому что мне нужно уладить одно дельце, сэр.

— Какое дельце? — спросил мистер Пиквик, удивленный крайне сконфуженным видом Сэма.

— Ничего особенного, сэр.

— Ну, в таком случае вы можете меня сначала выслушать, Сэм, — сказал мистер Пиквик, улыбаясь.

— Я думаю, мне лучше приступить сразу, — проговорил Сэм, все еще нерешительно.

Мистер Пиквик посмотрел на него с изумлением, но промолчал.

— Дело в том... — начал Сэм и запнулся.

— Ну же! — вскричал мистер Пиквик. — Выкладывайте, Сэм.

— Дело в том, что мне бы нужно сперва поискать койку, а потом все другое, — произнес Сэм, делая над собою отчаянное усилие.

— Вам койку? — воскликнул пораженный мистер Пиквик.

— Да, койку, сэр. Я — заключенный! Меня арестовали сегодня за долги, сэр, и тот, кто меня усадил сюда, не выпустит, пока вы не выйдете. И хотя бы сорок лет прошло, я останусь в тюрьме, и я очень рад этому; и хотя бы это была Ньюгетская тюрьма, было бы совершенно то же. Ну вот, преступление раскрыто, и конец делу!

Вложив в последнее слово всю возможную силу и выразительность, Сэм Уэллер в состоянии необычного волнения бросил шляпу на пол, скрестил на груди руки и вперил твердый взгляд прямо в лицо мистера Пиквика.

Мистер Пиквик был слишком тронут горячей привязанностью Сэма, чтобы выразить ему гнев или неудовольствие по поводу его опрометчивого поступка — добровольного заключения в долговую тюрьму на неопределенное время. Единственное, что он настойчиво просил ему сообщить, — это имя кредитора, но мистер Уэллер упорно отказывался.

— Это ничего не даст, сэр! — повторял Сэм. — Он человек злобный, жестокий, неуступчивый, мстительный, неумолимый, для которого не существует ничего святого, как заметил добродетельный служитель церкви о старом джентльмене, страдавшем водянкой, когда тот сказал, что предпочтет оставить деньги жене, а не на сооружение часовни.

— Но подумайте, Сэм, сумма вашего долга так ничтожна, что ничего не стоило бы уплатить его, — увещевал мистер Пиквик. — Раз уж я решился оставить вас при себе, мне было бы гораздо удобнее, если бы вы могли выходить из тюрьмы.

— Очень вам благодарен, но мне бы не хотелось.

— Не хотелось бы чего, Сэм?

— Не хотелось бы унижаться перед безжалостным врагом. Много ему чести будет. Вот в чем дело, сэр. Я принял это решение из принципа, сэр, и вы приняли свое решение так же.

Убедившись, что все его увещания бесполезны, мистер Пиквик скрепя сердце согласился, чтобы Сэм за определенную недельную плату поселился у одного плешивого сапожника, снимавшего маленькую камеру в одной из верхних галерей. Мистер Уэллер отнес в это скромное убежище тюфяк и постельные принадлежности, взятые напрокат у мистера Рокера; расположившись на ночь, он почувствовал себя так по-домашнему, словно вырос в тюрьме и по крайней мере три поколения его предков провели здесь свою жизнь.

— Послушайте, старый петух, вы всегда курите перед сном? — осведомился Сэм у хозяина квартиры, когда они оба улеглись.

— Да, бентамский петушонок, всегда, — ответил сапожник.

— А позвольте вас спросить, почему вы устраиваете себе постель под этим вот столом?

— Потому что раньше я всегда спал на кровати с балдахином и нахожу, что ножки стола ничуть не хуже.

— Вы большой оригинал, сэр, — сказал Сэм.

— Нет, на это я не тяну, — возразил сапожник, качая головой. — Вообще, если вы хотите найти что-либо крупногабаритное, то, пожалуй, натолкнетесь на затруднение, обращаясь в это справочное бюро.

Во время этого диалога Сэм лежал на своем тюфяке в одном конце камеры, а сапожник — в другом; все помещение освещалось тростниковой свечой и трубкой сапожника, которая рдела под столом, как раскаленный уголек. Как ни кратка была беседа, но она расположила Сэма в пользу квартирохозяина; он приподнялся на локте и стал внимательно его рассматривать.

Это был человек с восковым, как у всех сапожников, лицом и жесткой щетинистой бородой — тоже как у всех сапожников. Лицо у него было добродушное, криво слепленное и украшенное парой глаз, некогда, вероятно, очень веселых, потому что они все еще искрились. Поражало то, что, прожив лет шестьдесят на этом свете и невесть сколько из них в тюрьме, он умудрялся выглядеть вполне довольным. Он был так мал ростом, что, полулежа под одеялом, напоминал безногого. Во рту у него торчала длинная красная трубка; он курил и смотрел на свечу с выражением самой завидной безмятежности.

— Давно вы здесь? — осведомился Сэм после нескольких минут молчания.

— Двенадцать лет, — ответил сапожник.

— Неуважение к суду?

Сапожник кивнул, потом передвинул трубку в угол рта, улыбнулся, водворил ее на прежнее место и спросил:

— Как вы думаете, что меня погубило?

— Думаю, началось с того, что вы залезли в долги, — предположил Сэм.

— Никогда не был должен ни одного фартинга. Придумайте еще что-нибудь!

— Может быть, — сказал Сэм, — вы бросились скупать недвижимость, как говорят люди деликатные, подразумевая, что человек рехнулся, или взялись за строительство нового жилья, как выражаются медики, имея в виду, что случай безнадежный.