— Спокойной ночи, дорогой мой сэр, — проговорил он сквозь стиснутые зубы.

— Всего наилучшего, дорогой друг! — промолвил растроганный мистер Пиквик, отвечая на его рукопожатие.

— Пора! — крикнул мистер Тапмен из галереи.

— Да, да, сейчас! — отозвался мистер Уинкль. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказал мистер Пиквик.

Они еще несколько раз обменялись этим прощальным приветствием, а мистер Уинкль все так же крепко сжимал руку своего друга и смотрел ему в глаза все с тем же странным выражением.

— Что-нибудь случилось? — спросил мистер Пиквик, чувствуя, что рука его начинает ныть от пожатий.

— Ничего, — ответил мистер Уинкль.

— Ну, в таком случае прощайте! — сказал он, пытаясь высвободить руку.

— Мой друг, мой благодетель, мой почитаемый спутник, — бормотал мистер Уинкль, вцепляясь ему в запястье. — Не судите меня строго, если услышите, что, доведенный до крайности непреодолимыми препятствиями, я...

— Ну что же вы! — произнес, появляясь в дверях, мистер Тапмен. — Если вы еще задержитесь, нас здесь запрут.

— Да, да! Я готов! — ответил мистер Уинкль, отрываясь от мистера Пиквика.

Когда мистер Пиквик в немом удивлении смотрел вслед удалявшейся по галерее компании, у самой лестницы появился Сэм Уэллер и что-то прошептал мистеру Уинклю на ухо.

— О, разумеется, положитесь на меня! — сказал этот джентльмен громко.

— Благодарю вас, сэр! Вы не забудете, сэр? — спросил Сэм.

— Конечно, нет, — ответил мистер Уинкль.

— Желаю вам успеха, сэр! — произнес Сэм, прикасаясь рукой к шляпе. — Очень хотелось бы мне отправиться с вами, сэр, но хозяин, конечно, прежде всего.

— Очень странно! — проронил мистер Пиквик, возвращаясь в комнату и в задумчивости присаживаясь к столу. — Что мог затеять этот молодой человек?

Он просидел некоторое время, размышляя над этим вопросом, как вдруг услышал голос мистера Рокера, тюремщика, просившего позволения войти.

— Пожалуйста! — крикнул мистер Пиквик.

— Я принес вам подушку помягче, сэр, — объявил с порога Рокер.

— Благодарю вас, — сказал мистер Пиквик. — Не хотите ли стаканчик вина?

— Вы очень добры, сэр, — ответил мистер Рокер, принимая стакан. — За ваше здоровье, сэр.

— Благодарю вас, — отозвался мистер Пиквик.

— Я очень огорчен, сэр, но должен вам сообщить, что хозяин этой комнаты слег этой ночью, — сказал Рокер, тюремщик.

— Как? Арестант Канцлерского суда? — воскликнул мистер Пиквик.

— Ему недолго оставаться арестантом Канцлерского суда.

— Вы меня пугаете! — промолвил мистер Пиквик. — Что вы хотите этим сказать?

— У него уже давно чахотка, — объяснил мистер Рокер, — а с ночи он стал задыхаться. Доктор уже полгода назад говорил, что только перемена воздуха может его спасти.

— Господи боже! — с горечью проговорил мистер Пиквик. — Значит, целых полгода закон медленно убивал этого человека!

— Этого я не знаю, сэр, — ответил Рокер. — Сегодня утром его перевели в лазарет; доктор говорит, что необходимо поддерживать его силы всеми возможными средствами, и смотритель прислал ему от себя вина и хлеба. Уж тут смотритель, знаете ли, сэр, ни при чем.

— Разумеется! — согласился мистер Пиквик.

— Я все-таки думаю, что его песенка спета. Я только что предлагал Недди поспорить на два шестипенсовика против одного, но он не хочет, и совершенно прав. Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи, сэр.

— Погодите, — остановил его мистер Пиквик. — Где здесь лазарет?

— Как раз над вами, сэр, — ответил Рокер. — Если вам угодно, я провожу вас.

Мистер Пиквик схватил шляпу и молча пошел за тюремщиком.

Дойдя до двери лазарета, Рокер осторожно отворил ее и жестом предложил мистеру Пиквику войти. В большой, голой, неуютной комнате стояли несколько низких железных кроватей, на одной из которых распростерлась тень человека, бледного, иссохшего, страшного. Он дышал тяжело и часто и все время болезненно стонал. У изголовья его сидел маленький старичок в сапожничьем переднике и через роговые очки читал вслух Библию. Это был счастливый наследник.

— Откройте окно, — проговорил больной.

Едва окно было открыто, как грохот телег и экипажей, перестук колес, голоса мужчин и мальчишек — все звуки бьющей ключом деловой жизни, слившись в один глухой гул, наполнили комнату. Порой из этого хора вырывался чей-то веселый смех или отрывок звонкой песни, чтобы тут же утонуть в гомоне голосов и топоте ног.

Печальные звуки для тех, кто прислушивается к ним со стороны! Какую же тоску они должны нагонять на того, кто бодрствует у ложа смерти!