Каждому, кто видел переменившееся лицо матери, было ясно, что смерть скоро положит конец ее мытарствам. Товарищи мужа по заключению, потрясенные их горем, предоставили в его полное распоряжение маленькую камеру, которую он занимал вместе с двумя другими заключенными. Сюда переселилась его жена; без боли, но и без надежды, она томительно и медленно угасала.

Однажды вечером женщина лишилась чувств на руках мужа. Он перенес ее к открытому окну, чтобы воздух ее оживил.

— Помоги мне сесть, Джордж, — промолвила она чуть слышно.

Он усадил ее, сел с нею рядом, закрыл руками лицо и залился слезами.

— Тяжело мне покидать тебя, Джордж, — сказала она, — но ты должен ради меня это пережить.

— Ты не умрешь, Мэри, не умрешь! — вскричал муж, вскакивая.

Он несколько раз стремительно прошелся по комнате, потом снова сел возле жены, обнял ее и произнес более спокойно:

— Ободрись, дорогая моя! Умоляю! Ты поправишься.

— Нет, Джордж, нет. Пусть только меня положат возле моего бедного мальчика.

— Да, да! — сказал он, и отчаянье бросаясь перед нею на колени. — Одно только слово, Мэри, один взгляд, только один...

Он запнулся — рука, обвивавшая его шею, тяжелела. Глубокий издох вырвался из истощенной груди женщины; губы зашевелились, и лицо озарилось улыбкой. Но губы были бледны, улыбка застыла, превратившись в чудовищную гримасу смерти. Он был один на свете.

В эту ночь, в тиши и уединении своей жалкой камеры, несчастный муж опустился на колени перед бездыханным телом своей жены и страшною клятвою поклялся, что отомстит за ее смерть и смерть ребенка; что отныне и до последнего мгновения жизни вся его энергия будет направлена к достижению одной этой цели; что месть его будет длительна и ужасна; что его ненависть будет вечной и неисчерпаемой и будет преследовать свою жертву по всей земле.

Безграничное отчаяние и нечеловеческая страсть неузнаваемо исказили его облик. Глаза налились кровью, лицо было мертвенно бледно, спина согнулась, словно от старости. Из груди его не исторглось ни одного стона, из глаз не пролилось ни одной слезы. Но блуждающий взгляд и неверная поступь выдавали его горячечное состояние.

Труп женщины приказано было унести из тюрьмы. Он выслушал это распоряжение совершенно спокойно. Простой гроб медленно пронесли по тюремному двору. При его приближении привратники сняли шапки, и вот уже тяжелые ворота тюрьмы закрылись за ним. Вдовец безучастно посмотрел вокруг и рухнул наземь.

В течение нескольких недель он метался в бреду, но его ни на минуту не покидало ни сознание понесенной им утраты, ни память о данной им клятве.

Когда горячка прошла, он очнулся уже свободным и богатым человеком; он узнал, что его отец, который мог обречь его на смерть в тюрьме, — мог? нет, который обрек тех, кто были для сына дороже собственной жизни, на смерть от нужды и той болезни сердца, которую не врачует никакое лекарство, — был найден мертвым в своей пуховой постели. Страдалец тотчас вспомнил о своем враге, родном отце жены, — человеке, бросившем его в тюрьму и выпроводившем дочь за дверь, когда она пришла к нему с ребенком и, упав к его ногам, умоляла о милосердии.

Он поселился на берегу моря, в тихом месте, не затем, чтобы вернуть себе душевный покой или счастье, — то и другое было утрачено навсегда, — но для того, чтобы восстановить силы и обдумать свой план. И вот здесь какой-то злой дух дал ему случай осуществить его первую, самую страшную месть.

Стояло лето. Погруженный в мрачные мысли, он по вечерам выходил из своего убежища, пробирался узкой тропинкой под скалами к облюбованному им дикому и пустынному месту, садился на камень, опускал лицо на руки и просиживал там часами.

Так сидел он в один тихий ясный вечер, лишь изредка поднимая голову, чтобы проводить глазами пролетавшую мимо чайку, как вдруг глубокая тишина была нарушена громким криком о помощи. Он прислушался, и когда крик повторился, он вскочил на ноги и бросился по направлению к кричавшему.

Все стало ясно сразу. На берегу было разбросано платье; невдалеке от берега над волнами виднелась голова человека; вдоль берега метался какой-то старик и звал на помощь. Наш герой, силы которого уже в достаточной степени восстановились, сбросил платье и кинулся к морю, но в это мгновение к нему подбежал старик.

— Скорей! Скорее, сэр! — не помня себя, взывал он. — Помогите, сэр! Это — мой сын, сэр, мой единственный сын! Он гибнет на глазах отца!

При первых же словах старика мужчина остановился и, скрестив на груди руки, застыл в неподвижности.

— Боже!.. Хейлинг! — вскричал старик, отступая. — Там мой мальчик, Хейлинг, сын!.. Смотрите! Слышите?.. Он опять кричит! Он еще жив! Спасите, спасите его, Хейлинг!

Хейлинг улыбался и оставался недвижим, как статуя.

— Я причинил вам зло, — кричал старик, падая на колени и воздевая руки, — отомстите мне! Возьмите у меня все, мою жизнь, но спасите моего сына!.. Он так молод, Хейлинг, умереть таким юным!..