— Что еще? — пробормотал старик. — Что нам нужно здесь?

— Сказать вам два слова, — ответил Хейлинг и, сев напротив старика, сбросил плащ и шляпу.

Старик откинулся на спинку кресла и, сжав руки, взирал на него с отвращением и ужасом.

— Шесть лет тому назад, — заговорил Хейлинг, — в этот самый день, я потребовал от вас жизни, которой вы должны были расплатиться за жизнь моего ребенка. У бездыханного тела вашей дочери я дал клятву жить ради мести. Первый акт возмездия вы хорошо помните; теперь — последний.

Старик содрогнулся, и руки его бессильно повисли.

— Завтра я уезжаю из Англии, — продолжал Хейлинг после недолгой паузы. — А с сегодняшней ночи вы будете заживо погребены в той самой могиле, в которую кинули ее... в тюрьме...

Он посмотрел на старика и умолк. Поднес свечу к его лицу, снова поставил на место и вышел.

— Подите к нему, — сказал он женщине, — ему, кажется, дурно.

Он выскользнул на улицу. Женщина заперла дверь, бросилась наверх и нашла старика уже без признаков жизни...

Закончив свой рассказ, старый клерк подошел к вешалке, взял шляпу и пальто, неспешно надел их и, не произнеся ни слова, чинно удалился. Так как один из джентльменов заснул, а остальные члены компании предавались веселью, капая салом со свечей в грог спящего, то мистер Пиквик покинул трактир, никем не замеченный.

— Это и есть багаж твоего командира, Сэмми? — спросил мистер Уэллер-старший своего нежного сына, когда тот входил во двор гостиницы «Бык» в Уайтчепле с дорожным саком и небольшим чемоданом.

— На этот раз ты угадал, старина, — ответил мистер Уэллер-младший, бросая вещи на землю и усаживаясь на них.

— Едет в кэбе, надо думать? — предположил отец.

— Да, дне мили опасностей по восьми пенсов за каждую, — прокомментировал сын. — Как поживает мачеха?

— Чудит, Сэмми, чудит! — ответил мистер Уэллер-старший с самой внушительной серьезностью. — Вроде как методисткой заделалась. Уж больно стала благочестива, это точно. Слишком она хороша для меня. Сэмми. Чувствую, что я не достоин ее.

— Да, — сказал мистер Сэмюел, — тяжелое чувство.

— Очень, — вздохнул отец. — Ее методисты вбили ей в голову, что взрослый человек может опять родиться, Сэмми. Кажется, это у них называется «Новое рождение». Очень бы мне хотелось видеть эту систему в действии, Сэмми. Очень бы мне хотелось узреть это новое рождение твоей мачехи. Уж я бы оттащил ее к кормилице! Знаешь, что эти женщины на днях устроили, Сэмми? — продолжал мистер Уэллер-старший после недолгого молчания, во время которого несколько раз многозначительно ударил себя указательным пальцем по носу.

— Не знаю, — ответил Сэм, — а что?

— Они устроили большое чаепитие для какого-то молодца, которого называют своим пастырем, — сказал мистер Уэллер. — Стоял я у нашей лавки, где картинки продаются, смотрю, вывешено объявление: «Билеты — полкроны. Обращаться в комитет. Секретарь миссис Уэллер». Прихожу домой, комитет заседает. Четырнадцать баб! Ты бы послушал их, Сэмми! Выносили резолюции, голосовали бюджет, — потеха! Ну, хорошо, мачеха пристала, я взял билет. В пятницу, часов в шесть, нарядились, пошли со старухой. Пришли, чай — человек на тридцать, полно баб, пялятся на меня, будто никогда не видали дородного джентльмена пятидесяти восьми лет. Вдруг — шум на лестнице, влетает долговязый детина, с красным носом и в белом галстуке, и возглашает: «Се грядет к стаду верному пастырь». Следом вваливается жирный молодец в черном, рожа белая, сияет — прямо часы. Что тут началось, Сэмми! «Поцелуй мира», — говорит пастырь и пошел целовать женщин вкруговую. За ним красноносый. Только я подумал, что настал и мой черед, как вплыла твоя мачеха с чаем. Тут все кинулись к столу. Пока заваривался чай, прогорланили гимн. Какое рвение, Сэмми! Как ели, как пили! Посмотрел бы ты, как этот пастырь набросился на ветчину и булочки. В жизни не видал такого мастака по части еды. Красноносый тоже был не из тех, кого выгодно нанимать за харч, но с пастырем состязаться не мог. Ну вот, с чаем покончили, опять пропели гимн, и пастырь начал проповедь. И очень хорошо справлялся, если учесть, как подпирали ему грудь сдобные булочки. Вдруг остановился да как заревет: «Где грешник? Где жалкий грешник?» Тут все бабы уставились на меня и давай стонать, точно смерть пришла! Чудно мне, но делать нечего — молчу! А он этак грозно на меня смотрит и кричит: «Где грешник? Где жалкий грешник?» Тут уж я вышел из себя, подошел к нему и спрашиваю: «Друг мой, ваше замечание ко мне относится?» А он, вместо того чтобы извиниться, как водится между джентльменами, еще больше разбранился: обозвал меня сосудом, Сэмми, сосудом гнева и еще бог знает кем. Ну, кровь мне, конечно, в голову бросилась, и я дал ему два-три тычка персональных и еще два-три для передачи красноносому. Ты бы слышал, Сэмми, как визжали бабы, когда вытаскивали пастыря из-под стола... Ба! А вот и командир, в натуральную величину!

Пока мистер Уэллер повествовал, мистер Пиквик высадился из кэба и вошел во двор.

— Славное утро, сэр, — сказал ему мистер Уэллер-старший.

— Да, прекрасное! — отозвался мистер Пиквик.

— Действительно прекрасное! — подхватил какой-то востроносый рыжий человек в синих очках, выгрузившийся из другого кэба одновременно с мистером Пиквиком. — На Ипсуич, сэр?

— Да, сэр, — ответил мистер Пиквик.

— Поразительное совпадение! Я тоже!

Мистер Пиквик поклонился.

— Место наружное? — продолжал допытываться рыжий.

Мистер Пиквик опять поклонился.

— Как это замечательно! У меня тоже! Едем решительно вместе.

— Очень рад путешествовать в вашем обществе, сэр, — сказал мистер Пиквик.

— Ах! — вскричал рыжий человек, имевший привычку всякий раз, как начинал говорить, дергать головой, как птица. — Это отлично для нас обоих, не правда ли? Общество, видите ли... общество... это нечто совсем иное, чем одиночество... не правда ли?

— Этого отрицать невозможно! — с любезной улыбкой вмешался в разговор мистер Уэллер. — Это я называю истиной, не требующей доказательств, как заметил продавец собачьего корма, когда горничная сказала ему, что он не джентльмен.