— Слушайте, — ответил наконец Хейлинг, порывисто хватая старика за руку. — Мне нужна жизнь за жизнь, и эту я возьму первой. Мой ребенок умирал на глазах отца в муках, гораздо более ужасных, чем те, которые переносит этот юноша, оклеветавший родную сестру. Вы смеялись, смеялись в лицо родной дочери, на которую смерть уже накладывала свою руку. Что же вы думаете теперь?.. Смотрите, смотрите!

Говоря это, он показал на море. Слабый крик замер над водой...

Три года спустя у дверей одного лондонского атторнея, не слишком щепетильного в своих профессиональных приемах, из собственной кареты вышел джентльмен. Лицо у него было бледное и изможденное, и не требовалось особой наблюдательности, чтобы понять, что болезни или горе состарили его гораздо раньше, чем это сделало бы время.

— Я хочу поручить нам ведение одного дела, — сказал незнакомец атторнею. — Дело не совсем обыкновенное, и бумаги эти достались мне ценою многих хлопот и больших затрат.

Клиент развязал бывший у него в руках сверток и извлек из него пачку долговых обязательств и копий различных документов.

— По этим бумагам вы увидите, — продолжал он, — что человек, подписавший их, несколько лет тому назад занял значительную сумму денег. При этом между ним и кредиторами — у которых я постепенно скупил все его обязательства, заплатив за них втридорога, — было условлено, что обязательства эти будут время от времени возобновляться до истечения определенного срока. Однако вышеупомянутое условие нигде не прописано. Недавно должник понес большие убытки, и если теперь сразу взыскать с него по всем векселям, он будет уничтожен.

— Общая сумма — несколько тысяч фунтов, — сказал атторней, просматривая бумаги.

— Да!

— Что нам предпринять?

— Предпринять? — ответил клиент, внезапно оживляясь. — Пустите в ход всю машину правосудия, все уловки, которые может измыслить хитрость и осуществить подлость, все честные и бесчестные приемы, открытое давление закона и все искусство его самых изобретательных исполнителей. Пусть агония его будет долгой и мучительной! Разорите его, продайте его имущество, выбросите его из дома, пусть нищенствует на старости лет и умрет в тюрьме!

— Но издержки, уважаемый сэр, судебные издержки, — заметил атторней. — Если ответчик будет разорен, кто уплатит издержки, сэр?

— Назовите свою цену! Не стесняйтесь! Я не сочту се большой, если вы достигнете цели.

Атторней наугад назвал какую-то очень значительную сумму; клиент мгновенно выписал чек и ушел.

Атторней серьезно взялся за дело. В течение следующих двух лет мистер Хейлинг целыми днями просиживал в конторе, перебирая бумаги и перечитывая с сияющими радостью глазами протесты, просьбы об отсрочке, о снисхождении. На все следовал только один ответ: надо платить. Земля, дом, мебель — все было одно за одним конфисковано, и самого должника заточили бы в тюрьму, если бы ему не удалось обмануть бдительность судебных исполнителей и бежать.

Когда Хейлинг узнал об исчезновении старика, бешенству его не было границ. Он рвал на себе волосы и проклинал людей, которые допустили побег. Во всех направлениях были посланы сыщики с наказом достать беглеца хоть из-под земли. Однако прошло полгода, а его так и не обнаружили.

Однажды поздним вечером Хейлинг явился на частную квартиру своего поверенного и попросил принять его немедленно. Он вошел в приемную бледный и задыхающийся, закрыл за собою дверь, бросился в кресло и проговорил:

— Я нашел его!

— Вот так! Прекрасно, прекрасно, уважаемый сэр, — сказал поверенный.

— Он прячется в одной отвратительной лачуге в Кемден-Тауне. Быть может, это хорошо, что мы потеряли его из виду: теперь он живет один, в самой отвратительной нищете.

— Прекрасно! — повторил поверенный. — Вы хотите, конечно, чтобы его арестовали завтра?

— Да, — ответил Хейлинг, — впрочем... нет, — послезавтра. Послезавтра — памятная годовщина в его жизни, тогда и нужно это сделать.

В назначенный срок, в восемь часов вечера, он нанял карету и отправился вдвоем с полицейским чиновником в Кемден-Таун. Когда они прибыли на место, уже стемнело.

Хейлинг закутался в плащ и, подойдя к одной из самых убогих лачуг на Литтл-Колледж-стрит, постучался в дверь. Ему отперла женщина, видимо его ожидавшая, и Хейлинг, шепнув чиновнику, чтобы тот оставался внизу, сам поднялся по лестнице и вошел в одну из комнат.

Тот, за кем он гнался и кого люто ненавидел, — теперь дряхлый старик, — сидел за простым сосновым столом, на котором горела жалкая свеча. При виде Хейлинга он вздрогнул и с трудом привстал.