— А самое худшее в этих пастырях, Сэм, что они сбивают с толку молоденьких девушек. И те надрываются, шьют платья для краснокожих, а они им не нужны. Что до меня, дал бы я этим лентяям пастырям тачку, и катай по доске в четырнадцать дюймов!

Мистер Уэллер осушил стакан и стал выбивать, с присущим ему достоинством, пепел из трубки. В это время в коридоре послышался пронзительный голос, и в комнату влетела миссис Уэллер.

— А! Приехал! — заверещала она.

— Да, моя милая, — ответил мистер Уэллер, снова набивая трубку.

— Мистер Стиггинс не вернулся? — спросила миссис Уэллер.

— Нет, не вернулся, моя милая, — отозвался мистер Уэллер, закуривая трубку, — и знаешь, моя милая, я постараюсь не умереть с горя, если он совсем не вернется.

— О, несчастный! — возопила миссис Уэллер.

— Благодарю, моя прелесть, — сказал мистер Уэллер.

— Ну, ну, отец! — заметил Сэм. — К чему эти нежности при посторонних? Вот и преподобный джентльмен.

При этих словах миссис Уэллер поспешно отерла слезы, а мистер Уэллер угрюмо отодвинул свое кресло к углу камина.

Мистера Стиггинса удалось без труда убедить выпить стаканчик грога, потом второй и третий, а затем, прежде чем продолжить возлияния, подкрепиться легким ужином.

Разговор вращался по преимуществу вокруг высоких добродетелей пастыря, заслуг его стада и греховности всех, кто к нему не принадлежал; эти рассуждения старший мистер Уэллер изредка прерывал приглушенными намеками на некоего джентльмена по фамилии Уокер и другими подобными же комментариями.

Наконец мистер Стиггинс взялся за шляпу и откланялся, а отец отвел Сэма в спальню. Горячо пожимая руку сына, почтенный джентльмен, видимо, собирался обратиться к нему с каким-то замечанием, но услышал шаги миссис Уэллер и коротко пожелал ему спокойной ночи.

На другой день Сэм встал рано, наскоро позавтракал и готовился уже выйти из дома, как перед ним предстал отец.

— Уходишь, Сэмми? — спросил отец.

— Безотлагательно, — отвечал Сэм.

— Хорошо, если бы ты прихватил с собой этого урода Стиггинса!

— Мне стыдно за тебя! — укоризненно сказал Сэм. — Зачем ты вообще позволяешь ему показывать свой красный нос в «Маркизе Грэнби»?

Мистер Уэллер-старший очень серьезно взглянул на сына и ответил:

— Потому что я женатый человек, Сэмивел, потому что я — женатый человек. Когда ты женишься, Сэмивел, то поймешь многое, чего теперь не понимаешь, но стоит ли столько мучиться, чтобы узнать так мало, как сказал школьник, когда дошел до конца азбуки... Это — дело вкуса, я думаю, что, пожалуй, не стоит.

— Я скажу только одно, — проговорил Сэм, — будь я хозяином «Маркиза» и сунься ко мне вот этот Стиггинс, я бы...

— Что? — с большим волнением перебил мистер Уэллер. — Что?

— ...отравил ему грог!

— Ну да! — воскликнул мистер Уэллер, горячо пожимая руку сыну. — Неужели ты бы это сделал?..

— Сделал бы, — заверил Сэм. — Только сначала я бы вежливенько окунул его в бочку с водой и прикрыл бы крышкой, а если бы убедился, что по-хорошему он не понимает, то нашел бы другой способ воздействия.

Мистер Уэллер-старший устремил на сына взгляд, исполненный глубокого восхищения, еще раз пожал ему руку и тихо побрел домой, перебирая в уме многочисленные мысли, вызванные советом сына.

Если и не столь легкие, как феи, то все же проворные, как пчелы, собрались четыре пиквикиста в двадцать второе утро декабря того благословенного года, когда они замыслили и предприняли свои добросовестно нами описываемые похождения. Приближались Святки со всей их грубоватой и простодушной непосредственностью — пора гостеприимства, забав, чистосердечия; старый год, подобно древнему философу, готовился созвать друзей и под праздничные звуки пиршества спокойно и тихо отойти в вечность.

Впереди было веселое и счастливое время, и среди множества сердец, радовавшихся наступлению его, поистине весело и счастливо бились по крайней мере четыре сердца.

Мистер Пиквик и его друзья занимают места на крыше магльтонской кареты, укутанные в теплые пальто, пледы и шарфы. Дорожные сумки и чемоданы уже убраны, и мистер Уэллер с кондуктором стараются втиснуть в ящик под козлами огромную треску в длинной коричневой корзине, которую нужно с удобствами расположить на нескольких бочонках устриц, также принадлежащих мистеру Пиквику. Мистер Пиквик с живейшим интересом наблюдает за тем, как мистер Уэллер и кондуктор впихивают треску сперва головою вперед, затем хвостом вперед, затем крышкой вверх, затем дном вверх, затем поперек, затем вдоль, каковым ухищрениям неумолимая треска стойко сопротивляется, пока кондуктор случайно не ударяет кулаком по самой середине корзины, в результате чего она внезапно скрывается в ящике, а с нею голова и плечи самого кондуктора, который, не рассчитывая на столь внезапную податливость упрямой трески, испытывает весьма неожиданный толчок, к неудержимому восторгу всех носильщиков и зрителей. Мистер Пиквик с великим добродушием улыбается и, доставая из жилетного кармана шиллинг, просит кондуктора, когда тот выбирается из-под козел, выпить за его здоровье стакан горячего грога. Тут кондуктор тоже улыбается, и с ним вместе улыбаются мистеры Тапмен, Снодграсс и Уинкль. Кучер взбирается на козлы, мистер Уэллер вскакивает сзади, пиквикисты закутывают ноги в пальто и носы в шарфы, конюхи сдергивают с лошадей попоны, кучер лихо кричит: «С богом!», и они трогают.

Вот они уже в открытом широком поле; колеса катятся по твердой промерзлой земле; под резкое щелкание бича кони мчатся, словно влекомый ими груз — карета, пассажиры, треска, бочонки с устрицами и все прочее — не более чем перышко.

Так совершали мистер Пиквик и его друзья свое путешествие в «Магльтонском Телеграфе» в Дингли-Делл, и в три часа пополудни они благополучно высадились у ступенек «Синего Льва», влив в себя по дороге вполне достаточно эля и бренди для того, чтобы не поддаться действию мороза, который сковывал землю железными ковами и оплетал чудесными кружевами деревья и кусты. Мистер Пиквик деловито наблюдал за выгрузкой трески и бочонков с устрицами, когда кто-то осторожно дернул его за рукав. Он обернулся и увидел перед собою любимого пажа мистера Уордля.