первый раз на помещичью землю.

Сколько лет ждали ее, смотрели на нее и работали на ней,

как на чужой, а теперь – своя.

Жалкое, изрезанное узкими полосками крестьянское поле,

все изрытое рвами и промоинами, жавшееся по буграм,

смотрело бедно и убого. А рядом с ним – целое, разделенное на

большие участки,– свободное поле, точно обетованная земля.

В поле выехали все. Впереди молодежь, сидя бочком на

лошадях с сохами на возилках, чертивших бороздочки на

влажной утренней пыли дороги. За ними пожилые мужички и

старики. Даже старушки – и те вышли в поле, захватив с собой

какие-то узелки.

Поднявшееся над березовым леском солнце окрасило

румяным светом березки на бугре и белые рубахи мужиков.

Даже старик Софрон, весь седой, шатающийся от ветра,– и

тот вышел с палочкой, в белых онучах на иссохших ногах,

посмотреть на землю.

Старики были не столько радостны, сколько серьезны и

озабочены.

Земля лежала перед ними, с виду покорная, обещающая, но

они хорошо знали эту покорность.

– Что-нибудь не потрафишь, вот и утрешься. Семена

пропали.

– Очень просто. Ведь прежде, бывало, на свою-то землю и то

разве с бухты-барахты выезжаешь?

– Да... Бывало, с поста еще начинают приготовляться, по

приметам соображаться, когда пахать, когда сеять, а теперь

вишь, вон, молодые-то: папироски закурили, шапки набекрень, и

пошел с некрещеным рылом.

– Прежде без толку не делали,– сказал Софрон,– на всё дни

знали счастливые. Одной воды святой сколько изводили.

– Это что там...

– Бывало, перед тем как сеять, старики недели за две выйдут

в поле и все на небо смотрят...

– Галок считали? – спросили молодые.

131

– Галок... Посмотрят, а потом, как по писанному, все знают,

когда сеять, когда что. А мы теперь что же – окромя

понедельника и пятницы – тяжелых дней – больше ничего не

знаем.

– Да, на понедельнике с пятницей далеко не уедешь. А

прежде и по понедельникам сев начинали: какой-то водой

побрызгают, бывало,– готово. Сей и не сумлевайся. А то опять

тоже на небо поглядят.

– Теперь на небо смотреть не любят. Они все думают силой

взять. Не-ет, сколько спину ни гни, а ежели благословения на

тебе нет, и не будет ничего.

– Без благословения и человек не родится.

– То-то девок наших, должно, дюже все благословляет кто-

то, что они каждый год в конопях рожают,– сказал кто-то из

молодых.

– Бреши еще больше... На какое дело едешь, а язык без

привязи.

– Нету благодати...– сказали старушки,– нету!..

Приехали в поле, выпрягли лошадей из телег с семенами и

откинули веретья, под которыми лежало тяжелое, гладкое зерно.

Старушки стали доставать из узелков просвирки, желтые

копеечные свечи. А молодежь села на рубеже покурить.

– Эх, машину бы сюда хорошую,– сказал Николай-

сапожник,– раз проехал – готово. Тут бы до самого нутра ее

взворочали, поневоле родила бы.

– Бывало, как с иконами да со звоном пойдем по ней всем

народом,– говорила старушка Аксинья, вдова Тихона,– в небе

жаворонки поют, в лощине ручейки журчат, солнышко играет, а

тут Христос воскресе. Как посмотришь, бывало, на нее, на

землю-то, так и зарадуешься. А теперь чтой-то словно и нет

радости.

– Какую же тебе еще радость надо,– сказал солдат

Андрюшка,– по две палки тебе дали, лишних пять четвертей

сгребешь, свинью выкормишь да портки сыну сошьешь, а то у

него все огузья уж прогорели.

– Нам, брат, этой радости не надо,– отозвался Николай,– а

вот с силами соберемся да машину поставим, тогда твоего бога

силком работать на нас заставим да барыши гнать... А то вы со

своей радостью каждый год с пустым брюхом да без порток

сидите.

132

– Нет, батюшка, бога машинкой не поймаешь, сколько ни