– А куда я пойду? – догадался Марк. – Это во-первых. Во-вторых, теперь я от тебя не отстану.

– Таахейнгес, – снова сказала Эйнгхенне и снова указала посохом вдоль дороги.

Колокольчик продолжил звон; они продолжили путь. Всадник впереди приближался; вскоре его можно было разглядеть в деталях – на пару секунд даже почудилось, что это был Гессех. Когда между ними осталось метров двадцать пять – тридцать, всадник спрыгнул с коня, взял его под уздцы и отошел к обочине. Он замер, спрятавшись за конем и выглянув из-под гнедой шеи; в лице и во взгляде читалась напряженная настороженность. Марк отметил, что человек – так же как Гессех тогда, в городе, – держит руку под фибулой на плаще. Ясно, что у этого там свой жезл, и он будет им защищаться. Только вот от чего? От черного человека, понятно, – только от чего именно? Что за напасть для местных? (Черт, как плохо не знать языков!..)

Ускорив шаг, Марк поспешил за Эйнгхенне. Они почти приблизились к всаднику, с бледным лицом наблюдающим за ними из-за коня. Человек смотрел больше не на Эйнгхенне, в ее черном мешке с ее посохом-колокольчиком, а на Марка – на одежду, на сумку, на обувь. Было понятно, что все это он видит первый раз в жизни, и все это нарушает привычную для него картину явлений.

Марк, чуть задержавшись у всадника, собрался сделать пару последних шагов, чтобы поравняться с девушкой. Этих «резких движений», как видно, нервы всадника уже не выдержали. Он вскрикнул и выдернул руку из-под плаща; в руке багрово-золотой молнией вспыхнул жезл. Затем произошло то что Марк уже видел и знал чем заканчивается. С жезла сорвался огонь и с треском собрался в горящую сферу. Сфера вспухла сверкающим облаком и взорвалась, поглотив собой метров тридцать пространства.

Когда граница огня коснулась Эйнгхенне, ее посох вспыхнул в ответ таким же пламенем. Искристая сфера обтекла Эйнгхенне мерцающим коконом и растворилась в сиянии предвечернего солнца. Девушка остановилась и замерла; Марк обернулся на всадника и замер также. Человек, проорав нечто нечленораздельное, бросился вон по дороге. Отбежав метров на двадцать, он остановился, крикнул – конь ступил с места и порысил к нему; затем запрыгнул в седло, вонзил шпоры и сорвался в карьер.

Эйнгхенне какое-то время стояла, прислушиваясь к удаляющемуся звону копыт – звук мелодично лился по полотну дороги.

– Я, честно сказать, не понял кого он больше так испугался...

– Мейггентде, – сказала Эйнгхенне, и Марку почудилось, что в голосе прозвучала грусть. – Ойссехходе-ле, – она подняла посох как бы показывая, – эйк гейстаантдай. Эйк-не тахдеххайнтде! – затем перевела на юг, куда уходили вереницы тех «низших».

– Ну что... Таахейнгес? Или как там?

Эйнгхенне засмеялась, отвернулась, и они зашагали дальше.

Солнце уже нависало над горизонтом; день мягко переходил в вечер. Марк шагал по упругому полотну, и думал что могло значить «макхиггет», которым ругался Гессех (где он там, интересно, – жив?), – пока не заметил новую точку. Точка близилась и вскоре выросла в нечто чего здесь видеть еще не приходилось. Это была короткая вереница из четырех квадратных платформ, плывущая по полотну дороги. На платформах стояли черные ящики – просто черные короба, матовые, без этого вездеприсутствующего узора. Девушка, на мгновение замерев, остановилась.

– Лер-гаарейнгет!

Платформы с ящиками-коробами (в ширину и длину метра по три, в высоту – метра два) плыли друг за другом, образуя маленький поезд.

– Стою, стою... – отозвался Марк, заинтригованно разглядывая новый объект. – Интересное дело, они что...

Он упал на колени и заглянул под платформы. Они плыли над полотном, отделяемые от поверхности зазором сантиметров в двадцать – немногим больше высоты ступенек, какими дорога преодолевала разницу высоты.

– Кажется, я понимаю почему у вас нет колеса. Оно вам как бы не требуется...

Платформы проплывали мимо; когда за спиной оказалась половина последней, Марк увидел, что за поездом бредет человек в известной уже «униформе» – однозначно из того «обслуживающего персонала». В руке у него посверкивал жезл – похожий на жезл Гессеха, только длиннее; на жезле установлен кристалл, ярко – так, что в вечернем солнце было хорошо видно, – горевший рубином.

Появления черного человека (с ним рядом Марка) сопровождающий, как видно, не ожидал. На секунду он остолбенел; затем вскрикнул, метнулся к обочине, перескочил через узор бордюра и, как видно, хотел бежать дальше. Но, сделав от дороги единственный шаг, остановился, оглянулся на склоны холмов, обернулся к дороге. Напрягшись, он остолбенел за бордюром, стиснув побелевшими пальцами жезл, переводя взгляд с черного на Марка, с Марка на черного. Платформы уплывали дальше; сопровождающий стоял на месте как вкопанный и смотрел.

– Гетхегет-тте, – сказала, наконец, Эйнгхенне. – Таахейнгес.

Они зашагали дальше. Через полминуты Марк обернулся – человек по-прежнему стоял за бордюром, стискивая свою железку, которая сверкала в лучах низкого солнца, и таращился вслед. Вот тебе раз, вдруг пришла в голову мысль, он что – глухой? А колокольчик? Очередная загадка.

Затем – буквально через десять минут – произошло еще одно загадочное событие. Дорогу охватила все та такая же искристая сфера, посох Эйнгхенне вспыхнул все тем же багрово-золотым огнем, а саму девушку в очередной раз сохранил все такой же искристый кокон.

Мгновенно вспомнилась атака в чашеобразной долине, когда их с Гессехом обстреляли с холмов. И вот снова обстрел – нет сомнения, что их именно обстреляли. (Термин, возможно, в данном случае не вполне подходящ – но смысл произошедшего не меняется.)

– По-моему, это мы уже проходили, – хмыкнул он, обернувшись к Эйнгхенне.

Девушка сорвала с головы свой клобук. Волосы замерцали в закатном солнце медно-янтарным золотом; Марк ощутил непонятную радость – оттого, что идиотский черный мешок, наконец, с головы Эйнгхенне исчез. И тут же встревожился и озадачился – на ее лице застыл испуг, смешанный с недоумением, которое показалось даже забавным; будто Эйнгхенне, как маленькую девчонку, наказали и поставили в угол – вероломно, потому что она совершенно не виновата.