Это не первый раз, когда я ношу куртку Дома. Но обычно это происходит после пары лишних бокалов и неудачного скроллинга старых фото с наших поездок.

Я не задумываюсь, почему надела её сейчас. Просто скрещиваю руки на груди, усаживаюсь на пол перед ноутбуком и снова возвращаюсь к работе.

Спустя какое-то время раздаётся стук в дверь.

Я моргаю, тру глаза, осознавая, что теперь к общей боли добавилась тупая пульсация в висках. С тихим стоном поднимаюсь на ноги и пытаюсь вспомнить, заказывала ли я себе еду.

Но когда открываю дверь, на пороге стоят Тула и Джереми.

Их глаза расширяются синхронно, едва они меня видят.

Только тогда я вспоминаю, что в какой-то момент скинула легинсы, когда стало слишком жарко в свитере и куртке. Теперь стою босая, в огромном вязаном свитере до середины бедра и бейсбольной куртке. Вероятно, с кругами под глазами, потому что в последнее время я почти не сплю.

— Когда ты в последний раз ела? — Тула проходит мимо, не дожидаясь приглашения, и заносит в квартиру коробку с пиццей.

— Эм… недавно, — я не слежу за временем. — Вам не стоило приносить мне еду.

Она ставит коробку на кухонную стойку и недовольно смотрит на мой ноутбук, всё ещё открытый на столе.

— Сейчас восемь. Вечера. И ты всё ещё работаешь.

Я нервно тереблю край свитера, быстро подбегаю к ноутбуку, сохраняю данные и закрываю его.

Джереми молча закрывает дверь и смотрит на меня настороженно, будто я пугливое животное, готовое в любой момент сорваться с места.

— Что? — я раздражаюсь, а потом тут же себя за это корю.

Если будешь злиться — они уйдут.

— Прости, — бормочу я. — Я просто… не ждала никого.

— Мы так и подумали, — Тула говорит мягко, — но надеялись, что ты всё же позовёшь нас.

Я поднимаю голову.

— Что?

Джереми облокачивается на стол, прячет руки в карманы.

— Мы помним, какой сегодня день. День, когда Джош…

— Не надо, — резко отрезаю я, рубя воздух рукой.

В его глазах появляется печаль.

— Я в порядке, — лгу.

— В прошлый раз ты позволила нам поддержать тебя, — настаивает Тула.

Я стараюсь придать своему лицу более-менее приемлемое выражение.

— Прошло два года.

Два коротких года. Два длинных года.

— Вам не нужно обо мне беспокоиться. У меня всё нормально.

Джереми опускает голову, потом поднимает её, упрямо вскидывая подбородок.

— Парень, с которым я встречался до тебя, Мэдди… Он иногда бил меня.

Воздух вырывается из лёгких, и я прижимаю руку к животу, будто так легче будет снова вдохнуть.

— Что? — выдыхаю я. — Он… Что?

Джереми кивает, взгляд серьёзен.

— Не всегда. Но одного раза достаточно. Я должен был уйти. Сейчас я это говорю легко. Но тогда не ушёл. Я прожил с ним год. Убеждал себя, что люблю его. Что он любит меня. Пока он не сломал мне руку.

Мой друг — весёлый, смешной, флиртующий на каждом шагу, человек, которого я люблю как семью, проводит ладонью по предплечью, словно оно до сих пор болит.

— Вот тогда я ушёл. Но никому не рассказывал. До Карлайла.

Он морщится, сосредоточенно разглядывая свои ботинки.

— Мне было стыдно. Я думал, люди будут презирать меня за то, что я так долго терпел. Что ты будешь презирать. Хотя ты — первый человек, которому я после него смог доверять.

Он виновато улыбается.

— Но, видимо, тогда я всё же тебе не доверял. Не доверял, что ты поймёшь. Что останешься.

Останешься. Слово бьёт в грудь, будто грузовой поезд.

— Но ты говоришь мне это сейчас.

Джереми встречает мой взгляд и не отводит.

— Я доверяю тебе. И хочу, чтобы ты доверяла мне. Чтобы знала — ты моя лучшая подруга, и это не изменится.

Он чуть подаётся вперёд, но не приближается слишком близко, оставляя мне пространство.

— Даже если ты откроешься и покажешь нам, — он кивает в сторону Тулы, которая до сих пор молча слушала, — не самые лучшие стороны своего прошлого и настоящего. Даже если разозлишься и накричишь на нас. Даже если мы поругаемся. Мы не уйдём.

Я сглатываю.

Быть с ними честной — по-настоящему честной, ничего не скрывая — пугает до дрожи.

Сколько раз я позволяла кому-то приблизиться, открывала сердце… и они ранили меня?