— Я больше никому не доверяю. Если бы мы были вместе, я бы боялась всё время.

Я делаю глубокий вдох, но он не помогает.

— Любовь ничего не значит. Люди могут любить тебя… и всё равно уходить. Они делают это каждый день.

Голос срывается, но я продолжаю, потому что это важно.

— Я не могу снова через это пройти. Я не могу каждый день бояться, что это случится.

Всю жизнь мне приходилось смотреть, как люди отворачиваются от меня. Мой отец. Сесилия. Флоренс. Дом.

— Мэдди…

— Нет. Это недостаточно. Ничего недостаточно для меня. Я разбита.

Не знаю, когда это случилось. Может, я ломалась всю свою жизнь, каждый день, по чуть-чуть. Трещины накапливались, пока не привели к полному разрушению.

И теперь я просто осколки человека, которые мне приходится держать вместе силой собственной воли.

Без чьей-либо помощи.

Потому что как я могу доверять, что они не разожмут пальцы? Как я могу доверять, что кто-то другой удержит меня, если я сама не могу?

Дом смотрит на меня так, будто его раздавило что-то огромное.

Я больше не могу встречаться с ним взглядом. Я больше не могу быть рядом с ним. Я не могу позволить искушению его любви смешаться с моей отравленной недоверием душой.

Мне нужно, чтобы его больше не было в моей жизни.

— Аляска, — выдыхаю я. — Я начну планировать. Это будет последний штат. Мы попрощаемся с Джошем.

Я собираю в лёгкие побольше воздуха.

— И попрощаемся друг с другом.

— Нет.

Я делаю вид, что не слышу.

— Это всё исчезнет, когда мы перестанем быть рядом. Когда ты перестанешь чувствовать за меня ответственность. Ты поймёшь, что тебе нужно что-то другое.

Я выдерживаю его взгляд.

— И тогда я не стану побочным ущербом, когда это случится.

— Нет, — повторяет Дом. Его голос становится твёрдым. — Я не тот, кто разрушил нас.

Он бросает мне мои же слова.

— Я никуда не уйду. Ни сейчас, ни после Аляски. Можешь планировать поездку или не планировать. Но не эти поездки — причина, по которой я не могу тебя отпустить.

Он делает шаг вперёд.

— Это ты отталкиваешь меня. Это ты пытаешься заставить меня уйти.

Он нависает надо мной, голос становится низким, предупредительным.

— Запомни, Мэдди. Я не уйду.

Паника вспыхивает во мне и превращается в ярость.

— И что? Ты теперь будешь нелегально проживать в моей квартире?

Я вскидываю подбородок.

— Адам и Картер могут быть твоими братьями, но если я попрошу их вышвырнуть тебя отсюда, как думаешь, они это сделают?

Дом ухмыляется.

— Можем проверить.

А потом он делает то, что не должен.

Протягивает руку и убирает прядь волос мне за ухо. Мягко. Бережно. Как будто это что-то значит.

— Но мы не будем, — говорит он. — Я не собираюсь врываться в твой дом.

— Отлично, — бурчу я, надеясь, что он наконец уйдёт, и я смогу снова спрятаться в своей крепости из одеял. — Счастливого полёта в Филадельфию. Надеюсь, рядом окажется болтливый тип и орущий младенец.

Дом не сердится. Наоборот. Он улыбается. Не просто ухмыляется, а смотрит на меня с той же дразнящей озорной улыбкой, какую я чаще вижу у его братьев.

— Я сказал, что не останусь в твоём доме, — его голос низкий, довольный.

Кончиками пальцев он проводит по моей скуле. И я, чёрт бы меня побрал, позволяю ему.

— Но я не говорил, что уеду из твоего города.

Мой желудок сжимается.

— Что?

— Хочешь знать, почему я не пришёл сразу? — В его взгляде мелькает тень. — Я хотел. После того, как ты повесила трубку, я купил билет на первый рейс после шторма.

— Да, ну… ты этого не сделал.

Мой голос звучит слабее, чем должен.

— Нет, — соглашается он. — Не сделал.

Дом отступает, создавая между нами пространство.

— Потому что на этот раз я не хотел покупать билет обратно.

Мир спотыкается.

Я думаю, так было и в том доме в Алабаме. Когда кто-то говорит что-то настолько неожиданное, что все часы просто… перестают идти.

— Ты…

— Я нашёл таунхаус. Недалеко. Ты сможешь дойти туда, когда будешь готова.

Он поправляет рубашку.

— А сегодня утром я прошёл финальное собеседование.