A наши бдные странники стоять, оглушенные всмъ этимъ грохотомъ, и печально взираютъ на суету людскую, въ которой они не принимаютъ никакого участія. Они чувствуютъ себя такими одинокими, заброшенными въ этой громадной толп, что ихъ положеніе можно было бы сравнить только съ положеніемъ человка, смытаго бурей съ корабля: могучія волны перебрасывають его съ одного гребня на другой, онъ чуть не слпнетъ отъ сверкающей вокругъ него воды, а между тмъ ему нечмъ смочить свой пылающій языкъ, нтъ ни капли, чтобы утолить мучительную жажду.

Вотъ они стали подъ ворота, чтобы укрыться отъ дождя, и смотрятъ на прохожихъ, въ надежд, что хоть кто нибудь откликнется на ихъ горе, приметь въ нихъ участіе. Вглядываясь въ эти мелькающія мимо нихъ лица, они видятъ все, что длается у каждаго на душ. Одинъ хмурится, другой улыбается, иной что-то бормочетъ про себя, иной жестикулируетъ, словно уже вступилъ въ разговоръ, который ему сейчасъ придется вести. Вотъ у этого взглядъ лукавый, живой, видно, что онъ придумываетъ какую-то комбинацію, чтобы обмануть ближняго, а у того, напротивъ, видъ тупой, движенія неповоротливыя. У одного на лиц написано: выигралъ, у другого: проигралъ. Въ большихъ торговыхъ центрахъ, гд каждый человкъ занятъ своимъ собственнымъ дломъ, — у каждаго свое особенное выраженіе: его характеръ и намренія написаны крупными буквами на его лиц. На бульварахъ же и въ публичныхъ собраніяхъ, куда люди стекаются, чтобы себя показать и на другихъ посмотрть, вы встртите сотни лицъ почти съ однимъ и тмъ же выраженіемъ. Будничныя лица не носятъ никакихъ личинъ, поэтому и выраженіе у нихъ не поддльное.

Двочка такъ увлеклась, всматриваясь въ эти разнообразныя лица, что на-время забыла о своемъ ужасномъ положеніи. Однако, холодъ, голодъ, мокрое платье, прилипавшее къ тлу, и ноющая отъ боли голова, настойчиво требовавшая отдыха, котораго они такъ тщетно искали, вскор же возвратили ее къ дйствительнымъ нуждамъ. Никто изъ проходившихъ даже и не взглянулъ на нихъ, ни къ кому она не осмлилась бы обратиться за помощью. Постоявъ еще нсколько минутъ, они вышли изъ-подъ воротъ и смшались съ толпой.

Смерклось. Толпа уже значительно пордла, а они все скитались отъ одного угла улицы до другого, безпріютные, несчастные. На улицахъ зажгли фонари; магазины ярко освтились огнями и весь этотъ сразу разлившійся вокругъ нихъ свтъ еще больше напомнилъ имъ о приближающейся ночи. Двочка дрожала отъ холода и сырости. Больная, измученная и душой, и тломъ, она должна была длать неимоврныя усилія, должна была призвать на помощь всю твердость духа, чтобы держаться на ногахъ.

И зачмъ они пришли въ этотъ шумный городъ, когда такъ много есть тихихъ, уединенныхъ мстъ? Имъ было бы несравненно легче переносить и голодъ, и жажду гд нибудь въ пол или въ лсу, чмъ въ этомъ грязномъ скопищ всякой нищеты, въ которомъ они затерялись, какъ самый ничтожный атомъ, и при одномъ взгляд на который становится еще тяжеле на душ.

Не говоря уже о физическихъ страданіяхъ, двочк приходилось терпть и нравственную муку. Старикъ началъ упрекать ее въ томъ, что она увела его изъ хорошаго дома, и требовалъ, чтобы они вернулись назадъ. Теперь ужъ ясно было, что на улиц ничего не добьются; они пошли назадъ къ пристани; можетъ быть имъ позволятъ переночеватъ на той барк, которая ихъ привезла. Но и въ этомъ пришлось разочароваться. Ворота были заперты и спущенныя на цпь собаки своимъ яростнымъ лаемъ заставили ихъ вернуться опять въ городъ.

— Сегодня, милый ддушка, мы ужъ какъ нибудь проведемъ ночь подъ открытымъ небомъ, а завтра постараемся выбраться изъ города и добыть себ какое нибудь занятіе въ деревн, говорила двочка слабымъ голосомъ, когда они, посл этой неудачи, шли назадъ по какой-то улиц.

— Зачмъ ты привела меня сюда? выговаривалъ ей старикъ. — Я не могу выносить этихъ тсныхъ, безконечныхь улицъ. Мы такъ хорошо и покойно тамъ жили. Зачмъ ты заставила меня оттуда уйти?

— Затмъ, чтобы не повторился тотъ сонъ, о которомъ я вамъ говорила, произнесла двочка твердымъ голосомъ, но тутъ же и залилась слезами. — Мы должны жить среди бдныхъ людей, — не то онъ опять мн приснится. Милый ддушка, я знаю, что вы стары и слабы, но взгляните на меня, я тоже немножко страдаю; если вы не будете жаловаться на судьбу, даю вамъ слово, что и отъ меня вы не услышите ни одной жалобы.

— Ахъ ты моя бдная, безпріютная сиротка! воскликнулъ старикъ, всплеснувъ руками и съ ужасомъ оглядывая внучку, словно онъ въ первый разъ видлъ ея измученное лицо, испачканное отъ дороги платье и исцарапанныя, распухшія ноги. — Вотъ до чего я довелъ ее своей заботливостью и попеченіями о ней! Я былъ счастливъ когда-то, и лишился и счастія, и всего, что имлъ для того, чтобы видть ее въ такомъ положеніи!

— Если бы мы были за городомъ, — молвила двочка, стараясь казаться веселой и вмст съ тмъ высматривая по сторонамъ, не найдется ли гд уголка, чтобы укрыться отъ дождя, — какое нибудь старое развсистое дерево съ любовью приняло бы насъ въ свои могучія объятія, приглашая насъ отдохнуть подъ его дружескимъ кровомъ, и своимъ нжнымъ шопотомъ наввало бы на насъ пріятные сны. Если не завтра, такъ послзавтра мы, Богъ дастъ, выберемся на свободу, а пока, милый ддушка, будемъ благодарить Господа за то, что Онъ привелъ насъ сюда, потому что, если недобрымъ людямъ и вздумается разыскивать насъ, они не въ состояніи будутъ насъ найти въ этакой толп и толкотн. A вдь это большое утшеніе. Зайдемъ, ддушка, подъ ату арку; хоть тамъ и темно, но за то должно быть сухо и тепло: втеръ туда не доходить. Ахъ! что это? вдругъ вскрикнула она и отскочила, когда изъ глубины темной арки, гд они хотли расположиться, показалась человческая фигура.

— Скажите еще хоть слово. Какъ будто этотъ голосъ мн знакомъ, проговорилъ кто-то, останавливаясь около нихъ.

— Едва ли, робко отвчала двочка. — Мы пришлые люди. Намъ нечмъ заплатить за ночлегъ, поэтому мы хотли переночевать въ этомъ проход.

Недалеко отъ того мста, гд они разговаривали, среди небольшого, убогаго дворика, горлъ фонарь. Незнакомецъ подозвалъ ихъ къ этому фонарю и самъ сталъ лицомъ къ свту, чтобы они могли видть его и не подумали, что онъ прячется.

Это былъ худой, блдный человкъ, весь обмазанный сажей, благодаря чему онъ казался еще блдне. Щеки у него были впалыя, глаза ввалившіеся, взглядъ страдальческій, черты лица заостренныя, и не смотря на то, что это блдное, испитое лицо было обрамлено длинными черными волосами, оно вовсе не казалось страшнымъ, точно такъ же, какъ и голосъ у незнакомца былъ хотя и рзкій, но не грубый.