Они разстались и пошли каждый своей дорогой: двочка все дальше и дальше увлекала старика отъ тхъ мстъ, гд его поджидали преступленіе и позоръ, а кочегаръ возвратился къ своей топк, которой временное посщеніе нежданныхъ гостей придало новый интересъ въ его глазахъ, и съ тхъ поръ все новые и новые разсказы читалъ онъ въ раскаленныхъ угольяхъ.

Ни разу еще въ продолженіе всхъ своихъ странствованій, ни даже въ то достопамятное утро, когда они ршились покинуть свое пепелище и пустились въ невдомый для нихъ новый міръ, они не желали такъ горячо и такъ страшно вырваться на свжій воздухъ, на просторъ полей, холмомъ и лсовъ и уединиться отъ людей, какъ теперь, когда они шли по шумнымъ, грязнымъ улицамъ большого промышленнаго города, окутаннаго клубами дыма и кишащаго голоднымъ, безпріютнымъ, нищимъ людомъ. Все, что они видли кругомъ, безотрадно дйствовало на душу, отнимало послднюю надежду, вселяя отчаяніе.

— Двое сутокъ! Онъ сказалъ, что мы цлыхъ двое сутокъ будемъ видть все такія же сцены, дышатъ такимъ же воздухомъ, разсужала про себя Нелли. — Ахъ! какъ бы я желала поскоре выбраться отсюда. Какъ я буду благодарить Бога, если Онъ сподобитъ насъ дожить до этого счастливаго дня, хоть бы умереть-то въ другомъ мст!

Поддерживая себя мыслью, что они уйдуть далеко-далеко въ горы, перерзанныя быстрыми ручьями, къ бднымъ, простымъ людямъ, будутъ жить трудами рукъ своихъ, помогая этимъ людямъ въ ихъ полевыхъ, деревенскихъ работахъ, и избавятся отъ того ужаса, который выгналъ ихъ изъ дома ихъ благодтельницы, — она бодро шла впередъ, хотя въ карман у нея не было ничего, кром двухъ мдныхъ монетъ, подаренныхъ кочегаромъ, и она должна была черпать мужество лишь въ своемъ собственномъ сердц, въ сознаніи своего долга.

— Сегодня мы недалеко уйдемъ, милый ддушка, говорила она, съ трудомъ шагая по улиц; у меня ноги болятъ, а отъ вчерашней сырости ломитъ все тло; на это и намекалъ нашъ добрый покровитель, увряя, что намъ предстоитъ длинный путь; я видла, что онъ въ это время смотрлъ на меня.

— Онъ сказалъ, что эта дорога убійственная. Неужели же нтъ другой дороги, неужели же намъ нельзя свернуть куда нибудь? жалобно бормоталъ старикъ.

— Эта скучная дорога приведетъ насъ къ такимъ мстамъ, гд мы будемъ жить покойно, вдали отъ соблазна; поэтому мы и не свернемъ съ нея, хотя бы она казалась во сто разъ хуже, чмъ мы ее себ представляемъ, произнесла двочка твердымъ голосомъ. — Вдь такъ я говорю, ддушка, неправда-ли?

— Такъ, такъ, отвчалъ старикъ съ замтнымъ колебаніемъ, которое сказывалось и въ его голос, и въ жестахъ. — Я готовъ, я готовъ всюду за тобой слдовать, Нелли.

Однако, ддушка и не воображалъ, до какой степени его внучк трудно было подвигаться впередъ: съ каждымъ шагомъ у нея увеличивалась боль въ суставахъ, но она ничмъ не обнаруживала своихъ страданій и шла дальше. Наконецъ они кое-какъ добрались до предмстъя города.

Длинныя, безконечныя улицы съ неправильно разбросанными домами изъ краснаго кирпича, у иныхъ домовъ отгорожены палисадники, въ которыхъ простые, грубые цвты и полуувядшіе листья покрыты цлымъ слоемъ угольной пыли и копоти, и гд чахлая растительность неминуемо гибнетъ въ борьб съ горючимъ дыханіемъ фабричныхъ печей и своимъ жалкимъ видомъ еще громче, чмъ въ город, вопіетъ объ ихъ вредномъ, разрушительномъ вліяніи. A затмъ потянулась самая безотрадная пустошь, на которой не растетъ ни одной былинки, не распускается весной ни одной почки и гд зеленетъ лишь стоячая вода въ лужахъ, мстами окаймляющихъ черную дорогу.

Чмъ дольше шли они впередъ по этой обездоленной мстности, тмъ тоскливе у нихъ стучало сердце. Везд, куда ни взглянешь, во мгл громоздятся высокія трубы; своимъ однообразнымъ, отвратительнымъ видомъ он способны причинить вамъ кошиаръ; ихъ тлетворное дыханіе всюду распространяетъ заразу. У самой дороги, на огромныхъ кучахъ золы, подъ навсомъ, сколоченнымъ изъ полусгнившихъ досокъ, звеня желзными цпями, вертятся, крутятся, — точно живыя существа подъ пыткой, — какія-то причудливыя машины; повременамъ он издають пронзительные крики, — словно отъ невыносимой боли, и отъ ихъ стоновъ содрогается земля. Блдные, изможденные, одтые въ лохмотья мужчины, женшины и дти возятся около этихъ машинъ, поддерживаютъ огонь, или бродятъ по дороги, прося мило стыню, или же, почти нагіе, стоять хмурые у порога полуразрушенныхъ хижинъ. И что это за хижины. Безъ крышъ, безъ оконъ, безъ дверей, подпертыя обломками балокъ, вытащенныхъ изъ-подъ такихъ же развалинъ, какъ и он сами. Затмъ опять безостановочно вертящіяся машины, истинныя чудовища, и по своему виду, и по тмъ дикимъ взвизгиваніямъ, которыя он издають. Отъ шума и рева стонъ стоитъ въ воздух и на далекомъ разстояніи впереди, сзади, со всхъ сторонъ, глазъ не видитъ ничего, кром неуклюжихъ красныхъ строеній съ такими же неуклюжими трубами, своимъ дымомъ истребляющими вокругъ себя все — и одушевленное и неодушевленное. И вся эта безобразная картина окутана черной тучей, скрывающей отъ земли солнечный свтъ.

Это — днемъ. Насколько же ужасне эта самая картина ночью, когда, вмсто дыма, изъ трубъ выбрасывается пламя; когда черный сводъ мастерской превращается въ огненный, красный, и люди, словно въ аду, двигаются въ его пылающей пасти, окликая другъ друга хриплыми голосами; когда дикіе звуки, раздающіеся со всхъ сторонъ, становятся еще ужасне въ тимнот, а люди выглядываютъ еще страшне; когда оставшіеся не у дла рабочіе цлыми шайками бродятъ по дорог или, собравшись вокругъ своихъ вожаковъ, выслушиваютъ, при зажженныхъ факелахъ, ихъ грубыя рчи, въ которыхъ т разсказываютъ ихъ общія бдствія и совтуютъ имъ поднять крикъ, вопль и пустить въ дло угрозы: обезумвъ отъ подстрекательствъ, эти несчастные схватываютъ оружіе, горящія головни и бгутъ на свою собственную гибель, не обращая вниманія на слезы и рыданія тщетно удерживающихъ ихъ женщинъ и наводя ужасъ на всхъ, встрчающихся на пути. Ужасная картина — когда мимо васъ то-и-дло прозжаютъ дроги съ наваленными на нихъ простыми гробами, — ибо эпидемія даетъ обильную жатву смерти, — сироты плачутъ, несчастныя женщины дико вскрикиваютъ, слдуя за дровнями; когда одинъ проситъ хлба, другой водки, чтобы утопитъ въ ней печаль и непосильныя заботы, одинъ возвращается домой весь въ слезахъ, другой — шатаясь отъ хмля; третій — съ налитыми кровью глазами, замышляя что-то недоброе. Словомъ, такая ночь, сойдя на землю, не приноситъ человку ни отдыха, ни благодтельнаго сна, ни душевнаго успокоенія. Можно же себ представить, что чувствовала бдная двочка, попавъ въ этотъ адъ въ такую ужасную ночы

И однако же, лежа подъ открытымъ небомъ, она не думала и не безпокоилась о себ. Она чувствовала себя настолько слабой и измученной и, вмст съ тмъ, въ душ ея водворилось такое спокойствіе, такое непротивленіе судьб, что она уже ничего не желала для себя и только молила Бога, чтобы Онъ помогъ ему, ея милому ддушк. Она старалась припомнить, въ какомъ направленіи лежалъ путь, пройденный ими; она забыла спросилъ у своего покровителя, какъ его зовутъ, и, молясь о немъ Богу, считала своимъ долгомъ взглянуть въ ту сторону, гд они провели предшествующую ночь и гд онъ теперь, такъ же какъ и наканун, сидитъ передъ своей топкой.

Въ этотъ день они съли хлба всего на одинъ пенни. Нельзя сказать, чтобъ это было много, но въ томъ состояніи оцпеннія, въ которомъ она теперь находилась, она даже не чувствовала голода. Тихо лежала она нсколько времени и заснула съ улыбкой на устахъ. Трудно сказать, былъ ли это настоящій сонъ; должно быть это былъ сонъ: всю ночь передъ ней носился свтлый образъ умершаго мальчика.

Разсвло. Двочка поднялась на ноги еще слабе прежняго. Она уже плоше слышала и плоше видла, но, по обыкновенію, не жаловалась. Не жаловалась бы, можетъ быть, и тогда, если бы рядомъ съ ней не шелъ ея ддушка, котораго она такъ оберегала. Она уже потеряла всякую надежду выбраться изъ этихъ окаянныхъ мстъ и чувствовала себя совсмъ больной, почти умирающей, но не высказывала ни малйшаго страха или безпокойства.