Когда мы возвращаемся в город, Дом спрашивает, хочу ли я поехать в наш домик.

Но я не могу представить, как проведу остаток дня, сидя на месте, крепко сжимая урну с братом, пока мой разум снова и снова погружается в тёмную бездну, откуда трудно вынырнуть.

Я качаю головой.

— Ладно, — говорит Дом, паркуя арендованную машину на главной улице. — Давай прогуляемся.

Мои пальцы с трудом справляются с дверной ручкой. Кажется, что мои нервные окончания просто отключились. Я больше не чувствую холода. Просто опустошённость. На леднике меня захлестнуло столько эмоций, что в какой-то момент мой мозг перегрелся и выключился.

Я выбираюсь из машины, ступая на потрескавшийся тротуар. После того как мы решили, что не будем рассыпать прах Джоша, Дом снова убрал контейнер в мой рюкзак. Теперь я ношу его на груди, крепко обхватив руками, как ребёнка.

Дом появляется рядом, и, когда я не решаюсь выбрать направление, он аккуратно высвобождает одну из моих рук, переплетает наши пальцы и ведёт меня вперёд. Медленно, без спешки.

— Ты голодна? — спрашивает он.

Я качаю головой, чувствуя тошноту от одной только мысли о еде.

Дом не настаивает, просто продолжает идти рядом, не задавая ритм, не подгоняя меня. Это странно для него — человека, который всегда движется с целью. Наверное, он ломает голову, как починить то, что сломалось во мне на леднике.

Но для этого не существует лекарства. Нет такого клея, который склеивает души.

После получаса бессмысленного блуждания Дом усаживает меня на лавку и садится рядом.

— Сделаем фото?

Я понимаю его вопрос не сразу, как будто он пробивается сквозь плотный туман в моей голове.

— Зачем? — мой голос звучит глухо. — В письме об этом не было ни слова.

И вдруг внутри вспыхивает гнев.

— Это долбанное письмо.

— Что с ним не так?

— Это всё? — срываюсь я. — Вот и всё, что осталось? Три строчки?! — Я смеюсь резко, зло, без капли веселья. — Спасибо тебе, Джош. Отличный прощальный подарок.

— Ты надеялась, что он скажет что-то ещё? — голос Дома осторожный, будто он боится, что я снова начну задыхаться.

Может, он и прав. Но сейчас моя злость заглушает всё остальное.

— Нет. Он не обязан был сказать что-то конкретное. Всё, что ему нужно было сделать — это продолжать писать!

Я вскакиваю с лавки, швыряю рюкзак на сиденье рядом с Домом, сверкая взглядом то на него, то на этот кусок ткани и молний, который сейчас хранит всё, что осталось от моего брата.

— Восемь писем. Вот что я получила. Теперь они прочитаны. Теперь он… — Я вцепляюсь пальцами в волосы, натягивая пряди до боли, издавая бессвязный, полный ярости звук.

— Мэдди…

— Он ушёл! — рычу я. — Он оставил меня! Оставил навсегда!

Я задыхаюсь от своей злости, шагая туда-сюда прямо посреди улицы. Мне всё равно, кто смотрит. Мир ничего не значит, когда в нём больше нет человека, который был мне важнее всех.

Слёзы бегут по щекам, но они не приносят облегчения. Только жгут кожу, забивают нос.

— Люди оставляли меня раньше. Они делают это всё время. Но никто… никто… не оставлял меня так.

Я резко вытираю мокрые щеки и подхожу к Дому, нависая над ним и рюкзаком.

— Я говорю себе, что это — часть него. — Я тычу пальцем в ткань. — Но это всего лишь прах. Эти письма были больше Джошем, чем этот пепел. И теперь их нет. Всё. Конец.

Моё дыхание рваное, грудь сжимает не боль, а целая буря из боли, злости и ужаса.

— Я ненавижу его, Дом. — Голос срывается. — Я ненавижу его за то, что он меня оставил. И я знаю, что он не сделал бы этого специально. Знаю, что он бы остался, если бы мог.

Я глотаю воздух, но он не помогает.

— Но я всё равно ненавижу его за это. — Голос дрожит, срывается на шёпот. — И я не знаю, смогу ли простить.

Тишина между нами давит.

А потом Дом делает единственное, что, кажется, может удержать меня от окончательного разрушения.

Он притягивает меня к себе, обхватывает руками и усаживает на свои колени.

Я сворачиваюсь клубком, зарываясь лицом в его шею, дышу сквозь злость, через слёзы, через боль.

А Дом просто держит меня. Как будто ему всё равно, что я — граната, у которой выдернули чеку, и вот-вот произойдёт взрыв, разнесущий всё вокруг.

Ему всё равно.

Он прижимает губы к моим волосам и тихо говорит:

— Я тоже ненавижу его за то, что он нас оставил.

Это удивляет меня настолько, что из груди вырывается смешок — пустой, будто эхом отдающийся в черепе. «Мы просто два ужасных человека», — кажется, смеётся мой мозг.